Книга Коллекция нефункциональных мужчин. Предъявы - Наталья Рубанова

Анфиса хотела потрогать себя за рукав, но наткнулась на голое тело: чудесный финикийский костюм пурпурного цвета исчез, оставив вместо себя инкубаторский узкий сарафан, в котором ходило пол-Москвы.

Анфиса вышла из «Праги» и пошла прямо по Калининскому, морщась от грохота и выхлопных газов. Ей показалось, что те образуют не столь отдаленное подобие замкнутого круга, оказавшегося мандалой: Анфиса присвистнула. В центре мандалы сидел лотосоподобный Бог танца с кривым ножом и черепом, наполненным кровью. Анфиса вспомнила, что череп с кровью означает отречение от жизни — уход от Сансары, и стала ждать, кого увидит дальше.

В восточной части круга появился Хранитель Земного Знания, в южной — тот, кто продолжает или укорачивает жизнь, в западной — Хранитель Великого Символа с «Практическим курсом йоги» в руках, в северной — Хранитель Чего-то Особого, очень сложного, и для Анфисы засемьюпечатного.

Все эти хранители находились в обществе дакинь, похожих на древних манекенщиц, если те существовали, а на самом деле — фей, увлекающихся по молодости тантрической эротикой.

Вслед за хранителями шли, из смога материализовавшиеся, герои и героини небесного труда с бубнами, барабанами и флейтами, поэтому на Калининском стало еще более шумно, чем обычно.

Вся эта процессия светилась и переливалась так бирюзово, что Анфиса впервые по-настоящему испугалась, но на тусклый цвет не соблазнилась, а по кармическому закону, после видения такой «демонстрации» Анфису могли реинкарнировать на более высокую ступень, а то и вовсе оставить в покое, как она мечтала.

«Как я замучалась, — подумала Анфиса, заходя в метро, — как замучалась! Как они меня все за…» — но не договорила и проснулась на конечной станции, где Щелковский автовокзал подмигивал ей фарами.

Анфиса никак не могла все-таки взять в толк, что же с нею происходит: да и как его взять, где он лежит, этот толк? Пошли кривотолки, но прошли достаточно быстро.

Анфиса уперлась лбом в оконное стекло, и оно тут же треснуло, не выдержав и сотой доли Анфисиных мыслей. «Сильная женщина плачет у окна…» — донеслось откуда-то сверху пугачевское, но заплакать у Анфисы не получилось.

«Так и железной ледькой станешь», — подумала она, вспомнив о восковой фигуре Маргарет Тэтчер: та стояла в витрине в синем «родном» костюме и отталкивала маленькими мышиными глазками, будто живыми.

Еще Анфиса подумала, что неплохо бы перекусить, что зря она в «Праге» упустила такой момент, и стала уныло грызть чипсы. «А если он не придет и не поцелует, в смысле — не разбудит? — тревожилась. — Что тогда? Сама-то себя я поцеловать не могу».

«Но разбудить можешь», — сказал ей внутренний голос, и Анфиса разозлилась:

— Да сколько можно, все сама и сама!! Хоть раз бы — как в сказке! — Тут она вдруг разревелась, а внутренний голос утонул в слезном пруду, потопившем не только окно, Музей восковых фигур, но и сам Щелковский автовокзал. Люди и манекены стали похожи на героев «Титаника», только Ди Каприо поблизости не было.

«А ты бы смогла за мной, как она?» — вспомнила Анфиса давнее, когда смотрела фильм с Небезызвестным.

В кадре Ди Каприо был прикован к какой-то трубе, и вода заливала отсек, а Роуз аффективно плыла к красавчику с топором. Анфиса тогда промолчала; молчала она и сейчас, потеряв всякие ориентиры — она ведь не знала, зачем ей эти все Бардо, в ассортименте с принцем, методологией и пустым желудком. Анфиса, впрочем, не решаясь упасть окончательно в собственных глазах, наспех вытерла глупые слезы и чихнула, шепнув в пустоту:

— Да разве может быть что-то хуже, чем упасть в собственных глазах? — и, отряхнувшись, пошла искать чудо в щекотливом промежутке между жизнью и ее подобием.

«Тиха украинская ночь», — пронеслась строчка мимо Анфисы, и тут же скрылась за ярким месяцем, который так и хотелось лизнуть: он был будто леденец на фоне темного неба с парой-тройкой вылинявших за день тучек. Анфиса подняла глаза вверх и вдруг поняла, что никакая сейчас не ночь, а самый настоящий белый день, и стоит она аккурат посередине Дерибасовской, слушая обрывки интеллектуальной беседы:

— Вы бы, мадам Жлобенко, не вдалбливали в огурцы столько соли. Огурцы — не девушка в положении!

— Я, мадам Лохушко, и рада бы поменьше соли, да Фанька того и гляди выродит!

— Вы бы, мадам Жлобенко, все-таки поменьше… А Фанька и капусты съест.

— Да Фанька-то уж всю капусту сожрала, мадам Лохушко! Так что к ужину не приглашаю, пока Фанька не выродит, уж не обессудьте, мадам Лохушко!

Отойдя куда подальше, Анфиса заметила полинявших, как тучки, путанок лет по осьмнадцать, а прямо по курсу — крайне мерзкого типа. Это был майор Похрёнушко, действующий согласно пунктам разнообразных приложений к несуществующей Инструкции.

— Здрасьте, здрасьте, — тошнотно изменил он положение лицевых мышц улыбкой. — Никак, на заработки?

— Никак нет, — ответила Анфиса. — Хотя работка бы не помешала, нельзя же жить на одну стипендию!

Майор Похренушко загоготал:

— Да кто ж тебя на работу без блата возьмет? Эх, зелень… — он почесал затылок. — Вот, правда, если хочешь Большой и Чистой Работы, приходи вечером на сеновал. Придешь?

— А чего ж не прийти, — сказала Анфиса. — Приду. Только с бхагаваном.

— С каким таким бхагаваном? — переполошился Похренушко и даже не успел цыкнуть на пасущихся недалеко пасторальных путанок: чистый фа-мажор, неразбавленный. — Бхагаван нам не нужен!

Анфиса пожала плечами и направилась было к морю, оставляя легавого у открытого кафе, но тот быстро отставать не привык:

— Ваши документы, — сказал он официально.

Анфиса протянула паспорт.

Майор Похренушко долго изучал графу «Место жительства» и, напрягши мозг, догадался: Анфиса не из местных.

— Почему прописана не на Дерибасовской? — он вытаращил на Анфису мутно-поносные глаза.

— ?!.

— Прописаны в другом городе, а по Дерибасовской расхаживаете, как по дому родному! Платите штраф.

— Но за что? — Анфиса обалдела от такого идиотизма.

— За то, что не зарегистрировались.

— Но я только приехала…

— Короче: или штраф, или вечером на сеновал, ясно?

— Не очень, — Анфиса разозлилась не на шутку и крепко выругалась.

— Ах так?! — разъярился Похренушко. — Взять ее!

Откуда ни возьмись, появилось еще несколько легавых: Анфису затолкали в «воронок» к трем фа-мажорным путанкам.

— За что? — тихо поинтересовалась у самой себя в воронке Анфиса, а тощенькая, с малиновой, размазавшейся на губах помадой, объяснила:

— За что, за что. За «Титаник», известно. Ди Каприо, Роуз с топором… Вот и торчи в ментовке теперь, москвачка хренова.

— Дура, — сказала Анфиса и отвернулась. — Ты хоть «Муму» успела в школе прочитать?