Книга Сессия. Дневник преподавателя-взяточника - Игорь Данилевский

* * *

…Я выхожу из двести тринадцатой и вижу, как на скамейке напротив сидят две шалавы – иначе не скажешь: встрепанная «химия» по моде конца восьмидесятых на башке у каждой, прозрачные лосины из той же эпохи (хорошо хоть, что не цветные – какие-нибудь зеленые или малиновые), лица уже много повидавших на своем семнадцатилетнем веку – точнее, прочувствовавших собственными задницами и передницами – секушек. Обе они довольно симпатичные и плюс к этому у каждой – качественный макияж. Одна из них, с «платиновым» цветом волос, что-то рассказывает другой, «натуральной блондинке»:

– И он, прикинь, прикАзывает мне, чтобы я сама ему, значит, все сделала.

– Же-есть, б…я! – отвечает «блондинка».

– Да ваще п…дец, я и говорю…

Кажется, этих девиц я уже раньше видел в одной из наших элитных групп, когда заходил с отчетом о работе куратора (то есть себя самого) к Гугенхаймеру, замдекана по воспитательной работе – он у них ведет немецкий. Наши будущие пиарщики – точнее, пиарщицы, судя по всему. Хотя что тут такого – эти две уж точно умеют устанавливать «связи с общественностью» (в основном – мужского пола) как надо.

Глядя на них, мне вспоминаются сразу два анекдота: один про Штирлица (Штирлиц шел по ночному Берлину и увидел у фонаря двух женщин. «Бл…ди», – подумал Штирлиц), а второй – про эволюцию. Анекдот про эволюцию мне нравится больше, и в этот момент мне очень хочется его рассказать какой-нибудь из этих дур с пещерными мозгами и столь же пещерным лексиконом:

– Привет, красотка! Хочешь стать первобытной женщиной?

– Не-а!

– Ну, и оставайся обезьяной!

* * *

Через пятнадцать минут я уже еду на автобусе в сторону остановки имени Великого писателя и вспоминаю про этих двух мокрощёлок: шлюхи шлюхами, конечно, но отжигать с такими можно хорошо. Кстати: надо бы зайти к Гугенхаймеру и лишний раз напомнить ему, что мне сейчас не до кураторских бумажек – пускай он просто напишет в своем отчете, что я всё положенное сдал, причем вовремя. Не хватало только, чтобы на ученом совете упомянули мое имя еще и в контексте халатной работы с подрастающим поколением. Ко второму курсу внимания меньше, чем к первому, так что, надеюсь, Гуген выполнит мою не слишком обременительную просьбу без вопросов.

Петр Иванович Гугенхаймер, или попросту Петя Гугенхаймер (ему меньше тридцати) – личность примечательная. Во-первых, тем, что более нелепого сочетания имени-отчества и фамилии, чем у него, кажется, трудно придумать. Во-вторых, при всей нелепости данного ему от рождения ФИО его фамилия – одна из самых «понтовых» в Волго-Камске, да и, я думаю, что и не только. Студенты ввиду их тотальной безграмотности в области филологии думают, что он немец. Этим юным менеджерам, экономистам, юристам и пиарщикам невдомек, что фамилия Пети – вовсе не немецкая, но сам он, кажется, не имеет ничего против того, чтобы его принимали за чистокровного арийца. Недавно Петр взял в кредит «Мицубиси», за которую, как он доверительно поделился со мной, платит по пятнадцать тысяч в месяц. В общем, для человека, работающего в системе высшего образования без ученой степени, жизнь у него вполне удалась. Но для меня сейчас гораздо важнее всего вышеперечисленного то, что он – большой друг Элеоноры Саматовой, и это может мне помочь в поиске нужных сведений. Выпрашивать под каким-нибудь предлогом список жалобщиков он, конечно, в профком не пойдет, но пригодиться – вполне в состоянии.

Спустя полчаса, собрав всю волю в кулак и стараясь ничем не выдать своего состояния, я вхожу в помещение абонемента технической литературы родного нефте-хима и вижу сидящую у стойки Галу. Любителей чтива, слава Богу, не наблюдается. Мы говорим друг другу «Привет!»; теперь мне еще нужно пройти несколько метров и обогнуть стойку, чтобы мы могли сплестись в объятиях и поцеловаться. По завершении этого обязательного, но приятного и вполне искреннего ритуала, пользуясь тем, что студентов поблизости нет, я сажусь рядом с ней.

– Ты прочитал книги? – ласково интересуется моя Ненаглядная.

– Начал «Часовщика»; дошел до того места, где ему предложили пойти работать в инквизицию. К «Сну Сципиона» пока еще даже не притрагивался.

– Ну-у… Жаль. Я тебе приготовила еще одну вещицу вместо «Сна» – тоже не из наших авторов. Про итальянских оперных кастратов восемнадцатого века – просто обалденно!

– Да? А как называется?

– «Плач к небесам»!

Меня даже передергивает. Только книг с подобными названиями мне сейчас и не хватало! У меня самого, бл…дь, такой «плач к небесам» намечается, что «мама, не горюй!».

– Нет, ты же знаешь – в ситуациях, связанных с риском, я никогда не читаю ничего содержащего двусмысленные заголовки и завершающие фразы. А то получится, как с Наполеоном, который кадетскую тетрадь оборвал на словах «Святая Елена, маленький остров»… – я выразительно смотрю на Галу, напоминая ей, что и в самом деле серьезно отношусь к своему суеверию.

– Ну, ладно – как хочешь. А цены ты узнал?

– Узнал. Могу тебя обрадовать – поступление стоит не сто-тридцать-сто пятьдесят, как я раньше предполагал, а двести.

– Сколько?? – ахает она.

– Двести. Но это через девушку в комиссии. Если через меня, идущего напрямую к человеку, который решает вопросы, – то сто. Так что расслабься – этим летом денег на Германию у тебя хватит.

– Чё, серьезно? – моя Любовь расплывается в улыбке. – Ну, ты меня на самом деле обрадовал!

– Ага. Прямо, как реклама «Он Клиник».

– Какая?

– А, ну да – ты же у нас телевизор не смотришь. Крутили они один ролик: «Лечение геморроя – вы достойны самого лучшего!».

– Пфф! – прыскает Гала. – Ничего так! Но мне, честно говоря, почти такая же реклама с Шарлиз Терон о-очень нравится…

– Я помню. Ты мне уже однажды говорила, что балдеешь от этих слов: «Ведь я этого достойна?!»

– Да… Это плохо?

– Нет. Потому что уж кто-то, а ты этого действительно достойна. Самого лучшего…

Гала обвивает меня руками, и мы снова целуемся, не обращая внимания на то, что нас могут увидеть случайно вошедшие в этот момент студенты.

– Мы с Сережкой, – внезапно говорит мне она, – на днях подвозили одного парня. Всего из себя такого: хорошо одетого, с правильной речью. Он всю дорогу болтал со своим другом, рассказывая, как его банк здорово договорился с каким-то университетом. Смысл был в том, что теперь они получат миллионы под шесть или семь процентов годовых и будут хорошо жить на этом ближайшие несколько лет. Ты не знаешь, о каком университете и о каких это миллионах под семь процентов в наше время могла идти речь?

– Не знаю, но могу предположить, – реагирую я довольно меланхолично. – Университетом может быть хоть технический, хоть «индастриал», но скорее всего наш с тобой родной нефте-хим. А миллионы-миллиарды под семь процентов годовых – это, вероятно, то, что сейчас выделяется под развитие нанотехнологий.