Книга Семья Усамы бен Ладена. Жизнь за высокой стеной - Омар бен Ладен

Отец словно прочел мои мысли. Он указал тростью на окна и сказал:

— Мы завесим двери и окна шкурами животных.

Неужели он это всерьез?

Кругом в заброшенных лачугах виднелись следы прошедшей войны. Там и тут валялись гнилые матрасы, пустые патроны от снарядов, старые банки из-под консервов, пожелтевшие страницы газет, рваное тряпье и пластиковые бутылки. И, как следовало ожидать, в горах не было электричества, поэтому не приходилось мечтать даже о тусклом свете электрической лампочки.

Я понял, что настали тяжелые времена.

Итак, теперь члены семьи Осамы бен Ладена превратятся в настоящих горцев и будут жить в старой лачуге, освещаемой только пламенем свеч и газовых ламп. Неужели моей хрупкой матери придется ходить по воду с кувшином на голове и каждый раз карабкаться по крутым скалам, чтобы добыть воды и напоить детей или приготовить обед? Потом я вспомнил, что здесь негде готовить — не было кухни. Где же мы будем хранить продукты? В следующую секунду я осознал, что не было здесь и ванной. Я нахмурился. Так не пойдет — ведь моя мать, тети и сестры всегда были спрятаны от посторонних глаз и не могли выйти из дома, если поблизости находились незнакомые мужчины. Им просто необходим туалет в доме!

И снова отец словно прочитал мои мысли.

— Мы построим три небольшие ванные — для каждой хозяйки.

Погрузившись в пучину бессильного отчаяния, я только грустно мычал в ответ.

Отец же, казалось, пребывал в эйфории, хотя было от чего упасть духом. Похоже, воспоминания о прежних временах, о войне вызывали у него необычайный прилив энтузиазма. Как же мне хотелось возразить ему, заставить раскрыть глаза на очевидное: эти ветхие сооружения, столь милые его сердцу — сердцу воина, — совершенно не подходили для женщин и детей! Но я промолчал. Я еще не дорос до того возраста, когда храбрость становится сродни инстинкту. И чувствовал себя ребенком в присутствии отца и беспомощно барахтался в мощном потоке, стремительно несшем всю нашу семью к гибели.

— Да, — сказал отец, и в голосе его прозвучала неколебимая уверенность. — Все будет хорошо.

Я взглянул на Абу-Хафса и Саифа Аделя. Они оба так привыкли к образу мыслей отца и его манере действовать, что их лица оставались невозмутимыми. Двое других солдат недоуменно чесали в затылке, но, как и я, не осмеливались спорить с отцом. Вообще-то, каждый, кто служил моему отцу, привыкал спрашивать у него разрешения, прежде чем произнести хоть слово: «Уважаемый принц, позвольте мне сказать?»

По приказанию отца мы с его людьми несколько недель вытаскивали из домиков хлам десятилетней давности, подметали земляные полы, вешали шкуры на двери и окна и время от времени ездили в Джелалабад, чтобы привезти продукты и все необходимое. Мы купили для жен отца три переносные газовые плитки, каждая на одну конфорку, металлические ведра, чтобы носить воду из близлежащего источника, и несколько металлических кастрюль, чтобы готовить пищу. Мы притащили огромное количество пластмассовых тарелок и самое простое постельное белье из хлопка, а еще несколько походных коек для взрослых. Я обрадовался, когда отец велел купить также несколько дешевых ковров, чтобы накрыть ими полы.

Несмотря на все наши усилия — тщательную уборку и покупку разных предметов обстановки, — хижины по-прежнему выглядели уныло и неуютно.

Самой трудной задачей оказалось построить три небольшие ванные, но в конце концов мы справились. Я не понимал, как они будут выполнять свою функцию, ведь здесь не было системы водоснабжения, но отец сказал, что в соседней деревне есть небольшое предприятие, которое сможет доставлять нам воду в контейнерах. К счастью, матери не придется таскать воду ведрами из горного источника, чтобы напиться и приготовить пищу.

После того как мы закончили все необходимые приготовления, отец объявил, что принял решение отложить переезд жен и детей на три месяца. Некоторые районы страны все еще были охвачены войной, и никто не знал, чего ожидать в ближайшем будущем. К тому же отца беспокоило, что он до сих пор не получил никакого ответа от муллы Омара, жившего отшельником.

Я испытал облегчение, увидев, что отец проявляет разумную осторожность, но все же огорчился, поскольку скучал по матери. Возможно, присутствие этого ангела образумит отца, и он поймет всю абсурдность своей идеи поселить жен и детей на вершине горы в холодных, старых и полупустых лачугах.

Отец, его люди и я сам в основном находились в Тора-Бора, хотя иногда ездили по делам в Джелалабад. Отец встречался там с разными военачальниками, но не разговаривал с ними в моем присутствии — я обычно оставался ждать снаружи.

Время шло, и я постепенно познакомился поближе с солдатами, которые прилетели вместе с нами из Хартума. Больше других мне нравился Мухаммед Атеф. Как и многих других солдат, Мухаммеда Атефа не пустили после войны на родину — в Египет. И хотя когда-то он служил в полиции, он стал испытывать недовольство политической ситуацией в стране и вступил в египетское движение джихада. Вскоре из-за радикальных политических взглядов у него начались серьезные неприятности на родине, он вынужден был бежать в Афганистан и стал участвовать в джихаде в этой стране. В те дни их с отцом связала крепкая дружба.

Мухаммед Атеф был старше отца на тринадцать лет. Он выглядел весьма примечательно: темно-каштановые волосы, длинная борода, высокий рост (всего на дюйм короче отца), крепкое телосложение. Я уверен, что отец любил Мухаммеда Атефа так сильно, как только может один мужчина любить другого. Благодаря их нерушимой дружбе Мухаммед стал кем-то вроде доброго дяди детям отца. Он всегда сердечно относился ко мне, а позднее и к моим братьям.

Мухаммед улыбнулся и сказал мне:

— Зови меня Абу-Хафс.

Это значило «отец Хафса».

Как-то раз я вежливо спросил его о сыне. И узнал, что у него не было сына. В отличие от отца, Абу-Хафсу хватало, по его словам, одной жены — она родила ему несколько дочерей, но так и не подарила сына, о котором он уже давно мечтает. Абу-Хафс сказал:

— Верю, что Господь однажды благословит меня сыном — я уже выбрал ему имя, — и тогда я по праву буду носить свой почетный титул.

Он весело засмеялся, и я, удостоверившись, что отца нет поблизости, тоже захохотал. Хоть я уже стал подростком и носил оружие, отец все еще бранил меня, если я показывал слишком много зубов, когда смеялся.

Вот почему все называли Мухаммеда Атефа Абу-Хафсом, чествуя как отца сына, которого у того никогда не было.

Мой отец настолько серьезный и чопорный, а Мухаммед был беспечный и большой любитель едких шуточек, так что меня всегда поражала их дружба. Отец редко улыбался и еще реже принимал участие в праздных разговорах — чтобы перечислить все случаи, хватит пальцев одной руки. Но каким-то непостижимым образом этих двоих связала самая крепкая дружба, какая только была в жизни отца.

Отец сказал, что я должен выполнять хоть какие-то обязанности, пока мы живем здесь, в горах, и заявил, что я буду его личным слугой. Поверьте, я обрадовался этому, поскольку жизнь на горе Тора-Бора была скучна так, что не опишешь словами. Находясь рядом с отцом в любое время дня и ночи, я получил возможность глубже изучить его и понять его истинный характер. Все мое детство отец оставался для меня далекой, почти призрачной фигурой. Он был всегда слишком занят, чтобы растрачивать время на сыновей. Но в Афганистане я оказался единственным членом семьи, кто находился с ним рядом, и зачастую одним из немногих людей — всего трех или четырех, — кому он мог безоговорочно доверять. И я оправдывал его доверие. Пусть я даже ненавидел то, что он делал, и не мог простить бед, которые его поступки навлекли на нашу семью, — все равно он оставался моим отцом. И раз так, я никогда не посмел бы его предать.