Книга Абраша - Александр Яблонский

Говорили о всяком, даже не говорили – расслабленно болтали, отключаясь от постоянного служебного напряжения. Сергачев, между прочим, заметил, что анекдоты про Генсека растут, как грибы, и ничего с этим сделать нельзя, не получается, одного возьмут, два других юмориста появятся. Кострюшкин лишь махнул рукой: «Не умеют у нас люди на покой вовремя уходить, не научились еще… И не научатся. Страшно… Да и не отпустят». Потом шли молча, пока Кострюшкин не обронил вполголоса – скрежетал трамвай, поворачивая с Литейного на Некрасова, приходилось кричать, чтобы услышать друг друга, но он почти прошептал: «Они уйдут, а мы останемся». Николай не ответил, сделал вид, что не расслышал, но Кострюшкин знал – расслышал, и Николай знал, что Сократыч знает… Он всё знает.

Другой и самый важный – поворотный в профессиональной судьбе Николая – разговор состоялся тоже на улице – на Литейном, 4, на эти темы не говорили. Сидели они на скамеечке около памятника Петру у Инженерного замка – «Прадеду от правнука». Была осень, и дни стояли сухие, солнечные, ясные. Листья только начинали свое неспешное кружение, и багрянец лишь робко проступал сквозь обреченно потемневшую зелень. Кострюшкин рассказывал о своих принципах вербовки нужных людей – потенциальных негласных сотрудников, о годами наработанных приемах и методах, о том, чему он научился у Бобкова.

К Филиппу Денисовичу полковник относился с неподдельным почтением. О руководителе Пятого Управления он мог говорить пространно, но без той иронии, удивления или осуждения, как, бывало, он рассказывал о Рюмине, Абакумове или Шелепине. Полковник знал Филиппа Денисовича с 50-х, когда молодой еще «Идеолог», как звал Бобкова Кострюшкин, был замом начальника Четвертого Управления, ведавшего идеологической контрразведкой. «Всё то, о чем ты сегодня с придыханием говоришь, преподносишь, как неслыханное новшество, он использовал с виртуозностью Давида Ойстраха и Эмиля Гилельса, вместе взятых. Был мастером высшего пилотажа», – повторял Сократыч и прищуривался с видом сытого довольного кота. Вообще, Кострюшкин, а за ним и Сергачев, считали, что идеологическая работа – основа основ их Служения. И дело даже не в том, что они работали именно в этом – Пятом Управлении. По сути: именно на уровне борьбы идей, интеллектуального противостояния решаются судьбы мира и сегодня, и, особенно, завтра. Как ни важна деятельность, скажем, Первого Главного Управления, особенно Управления «К» (контрразведка), или Управления «С» (нелегалы), как ни актуальна деятельность Шестого Управления (экономическая контрразведка и промышленная безопасность), эти и другие подразделения их конторы со временем, если не отомрут, то потеряют свой вес и значение. В стремительно наступающем веке принципиально новых технологий допотопные методы разведки с персональной вербовкой, костоломной контрразведкой, киношными внедрениями нелегалов и прочим «архивным наследием» далеко не уедешь, даже в ПГУ доминирующее положения займут Управление «И» (компьютерная служба) или Управление РП (электронная разведка). Но они должны, и они БУДУТ, так или иначе, направляться, регулироваться и контролироваться Пятым Управлением или его модификациями. Говоря о бывшей «Четверке», Кострюшкин сказал – и Сергачев намотал на ус: «Ты прав, этого управления – «Четверки» – нет; Шелепин, сменивший Серова, прикрыл его. Большая ошибка была. Я, честно говоря, тогда высказал свое мнение по этому поводу. Посему и поехал “отдыхать” в Караганду – на мою родину. Да-да, не удивляйся, я оттуда, южный я… Слава Богу, недолго я проработал в Караганде, Семичастный меня вернул в питерский аппарат. Так вот, “Четверка” большие дела делала. Я соприкоснулся тогда с ними и знаю точно: практически все студенты духовных семинарий и академий были завербованы, причем спокойно и элегантно, без всякого нажима. Это – работа Филиппа Денисовича. Он сумел создать себе образ этакого удава, перед которым практически вся интеллигенция, включая духовенство, становилась кроликами. Боялись его, ох как боялись. И еще, именно он сумел приучить творческую интеллигенцию, всех этих очкастых умников работать именно на него – на Бобкова. Вернее, они, конечно, работали на органы, но, уйди он с должности, они бы продолжали стучать ему лично. Впрочем, не он это придумал, он просто развил теорию и практику своего непосредственного тогда начальника и покровителя. Так что знать надо, Сергачев, историю своей организации. В Пятое Управление Филипп Денисович пришел после 67 года, уже при товарище Андропове. Именно он и Андропов поняли значение идеологической контрразведки и вернули этому направлению его вес».

Вот обо всем этом и о том, чему научил его всесильный и мудрый Бобков в отборе и вербовке нужных осведомителей, и говорил полковник на скамейке у Петра, который – «прадед». Особенно он гордился своим испытанным кадром – «Лесником», с которым предстояло иметь дело Николаю. «У нас, ты знаешь – сам столкнулся после женитьбы, – не любят евреев. Есть, конечно, зоологические… Хотя… Прости, но в чем-то иногда коллеги правы. Но у “Моссада” поучиться нам, да и не только нам – и американцам, и англичанам, даже немцам – не грех. Ох как не грех. Тут уж любить или не любить не приходится, приходится восхищаться, завидовать и учиться… Вот кто умеет с агентурой работать, да что работать – создавать агентурную сеть, не знающую провалов, разоблачений, даже подозрений. И со стопроцентной результативностью… Как они уничтожили всех участников бойни на Олимпиаде в Мюнхене! Но главное даже не это, не физическое уничтожение, хотя и этой нацеленностью на убийство врага нельзя не восхищаться. Главное, что меня поражает, это виртуозное мастерство в деле создания агентуры. Порой непонятно: это евреи, безупречно маскирующиеся под арабов, или настоящие арабы, работающие на “Моссад”. Мой “Лесник” – заочный “ученик” еврейских ребят из “Амана”, он не мелочится антисоветчиками, он не чистоплюйствует – если надо, и своих сдаст или подставит – это только при возможности глубже вкопаться и достичь более существенной позиции, добиться глобального результата. Он работает умнее других, осторожнее, перспективнее, роет глубже».

Тогда Николай и спросил, что имеет в виду полковник, говоря о более опасном явлении, нежели антисоветчина. Сократыч усмехнулся, вытянулся, опираясь на спинку скамейки так, что хрустнул позвоночник, снял видавшую виды кепку, вытер носовым платком поблескивающий полукруг лысины, поправил – направил указательным пальцем белесые, коротко подстриженные усики и пояснил. Страшнее любого антисоветчика – идиот коммунист, тупой и безграмотный функционер – тот самый дурак, который опаснее врага. Но и это не самое страшное.

Работает в Тарту, в местном университете один юноша. Из интеллигентной профессорской семьи. В отличие от «Лесника», которого пришлось долго разрабатывать, компрометировать, подлавливать, уговаривать, угрожать и который, хоть и работает виртуозно, своего отношения к Конторе и к своей службе ей – мягко выражаясь, презрительного – не утруждается скрывать, – то этот – молодой, то есть «Аспирант», пришел сам, добровольно, воодушевленно, с полным пониманием и одобрением сути своей предполагаемой секретной службы. Ему эстонские товарищи сначала не поверили, думали, либо детство в заднице играет – начитался шпионских романов, либо провокатор. Но ничего, присмотрелись, посоветовались с ленинградскими коллегами, решили попробовать. Сейчас не нарадуются. Золотой самородок, а не парень. Так вот, его мало интересуют все эти антисоветские, националистические настроения, которыми пропитана эстонская интеллигенция, особенно в Тартуском университете. Он прилип к «Профессору». «Профессор» этот – действительно профессор и очень известный, очень авторитетный, более того, почитаемый, для многих наших интеллектуалов – своеобразный «гуру». И занимается он вещами весьма отдаленными от сегодняшнего дня – пишет комментарии к «Онегину», который Евгений, анализирует классические стихи – называется структуралистика, исследует историю культуры, короче говоря, антисоветчиной и не пахнет, всё, что делает – пишет или читает в своих лекциях – как говорится, «в русле». Есть, конечно, ненужные аллюзии, но дело не в этом – дело в том, что он является представителем того явления, которое сам же выявил и маркировал. А «Аспирант» наш, хоть и «зеленый», точно ухватил суть и этого явления, и самого профессора, как ярчайшего его представителя, поэтому и прилип к нему.