Книга Парижские письма виконта де Лоне - Дельфина де Жирарден

Но самая драгоценная и утонченная из всех пород, самый блистательный плод воспитания — это человек-кошка, выросший среди благородных псов; человек-кошка, выросший, например… в Бретани! Это существо неотразимое, стоящее на высшей ступени развития, это образец для подражания и средоточие всех совершенств; он сохраняет все свои врожденные свойства: ловкость, глубокий ум и безотказное чутье, изящество и гибкость, вкрадчивость и тонкость, но в то же самое время усваивает себе все добродетели своих хозяев: ведь при наличии твердой воли добродетели можно усвоить. Черты характера дарует нам природа, но добродетели — плод воспитания; скупой ребенок, если его пристыдить, может сделаться щедрым; трус может стать храбрецом; даже эгоист может начать творить добро — из гордыни; но у человека, родившегося неуклюжим, вечно все будет падать из рук, а лентяй никогда не доведет ни одного дела до конца. Человек-кошка, вырастая среди собак, приобретает, таким образом, недостающие ему благородство, великодушие, прямоту; он, пожалуй, даже не знает меры в применении всех этих сокровищ, ибо трудно сохранить умеренность, распоряжаясь добродетелями благоприобретенными; новообращенный человек-кошка великодушнее обычных людей-собак: он осыпает благодеяниями даже своих врагов; он так боится прослыть эгоистом, что по доброй воле действует себе во вред и всегда выбирает для себя худшую долю. Он не доверяет собственной коварной природе и в борьбе с нею выказывает чудеса самоотвержения и преданности; он беспрестанно сражается с собственным характером и оттого приобретает еще больше прелести. Ведь что пленяет нас более всего? опасность и тайна. Так вот, человек-кошка, воспитанный среди собак, имеет в своем полном распоряжении оба эти безотказных средства. Отчего лживые люди так очаровательны? Оттого что нас влечет к ним ощущение опасности и таинственности; именно в этом и состоит весь секрет их притягательности; они внушают нам смутный страх — вот и опасность; они обманывают нас — вот и тайна; однако стоит нам разгадать этих людей, как ничтожество их делается для нас совершенно очевидным и очарование улетучивается навсегда. Иное дело человек-кошка: его чары вечны; от природы он коварен — вот и опасность; он скрывает свои дурные мысли — вот и тайна; однако ему всегда удается подавить свои дурные свойства, и вы всегда остаетесь с ним в дружбе. Он привораживает вас, пробуждая в вашей душе два могущественных чувства: восхищение и страх. Пример человека-кошки, воспитанного среди людей-собак, — Бонапарт, корсиканец, мечтавший не о мести, а о славе.

Рассуждение наше несколько затянулось, а сказать-то мы, собственно, хотели одну-единственную вещь: мадемуазель Эльслер не создана для роли в спектакле «Кошка, превращенная в женщину».

А вот уже и охотники возвращаются из Версаля. Членам «Союза»[297]нынче утром повезло; им выпало преследовать восхитительную белую лань. Она великодушно устремилась в чащу и повела себя как настоящая царица леса, а не так, как тот подлый обманщик лис, что однажды испортил охотникам весь праздник. Утверждали, что несколько охотников свалились с коней; это неправда; на самом деле один и тот же охотник пять раз свалился с одной и той же лошади; в остальном же охота прошла без происшествий, если не считать смерти лани, которую не смогли уберечь от ярости собак ни ее собственное проворство, ни филантропические побуждения охотников. Во вторник предстоит большая охота на оленя, и многие наши элегантные дамы располагают непременно побывать в Круа-де-Берни[298].

28 октября 1837 г.

Неосторожность

Давеча мы поступили очень неосторожно и только теперь это осознали. Разделение человечества на людей-псов и людей-кошек было просто шуткой, и шутка эта имела немалый успех; одно удовольствие было видеть, как люди-кошки смиренно признавали себя людьми-собаками, а толстый и добродушный человек-пес шепотом делился тонким наблюдением: «Боюсь, что я-то самый настоящий кот». В общем, эта шутка удалась. Другое разделение, на ведомых и ведущих, куда более серьезно и вдобавок придумано не нами; его тоже приняли хорошо, потому что оно никого не обижало, не говоря уже о том, что каждый волен был причислить себя к ведущим. Слабый ум идет на любые хитрости, стремясь выдать себя за то, чем он не является; всякая слабость непременно притворяется некоей силой: например, упрямство, которое есть не что иное, как самая настоящая слабость, именуется теми, кто щедро наделен этим качеством, твердостью убеждений; нерешительность выступает под именем осторожности; глупость — под именем верности собственным убеждениям, а лень — в маске приверженности традициям; люди слабого ума могут заблуждаться на свой счет, и потому они ничуть не обиделись, когда мы объявили во всеуслышание, что в мире существуют слабые люди, которые пляшут под дудку других, более сильных людей; слабые просто не узнали себя. Но вот с теми, кто не моет рук, все обстоит куда серьезнее; их-то не обманешь! Можно быть злым, но считать себя добрым, можно быть идиотом, но считать себя остроумным, можно быть уродом, но считать себя красавцем, но невозможно не мыть рук и при этом считать, что ты их моешь; улики налицо; ошибки быть не может; даже льстец тут бессилен; пусть тысячи царедворцев каждое утро нахваливают государю его удивительное умение мыть руки, он не сможет им поверить, если на самом деле их не моет. Так что, объявив о существовании таких людей, мы допустили непростительную неосторожность; вы высказали страшную правду, она попала в цель, и теперь мы имеем заклятых врагов в лице всех тех господ, которые не моют рук! О горе нам! […]

4 ноября 1837 г.

Гнев ученых. — Гнев охотников

[…] Говорят, что всю последнюю неделю обиженные ученые натравливают на нас диких зверей[299]; право, это называется злоупотреблять служебным положением. Нас оклеветали в глазах хищников: медведям сказали, что мы ценим только хорошие манеры, и они намерены встретить нас неласково; тигра уверили, что мы набрасываемся на всех окружающих, и он возненавидел нас — из ревности; слона тоже настроили против нас; наконец, клеветники добрались даже до льва: они сказали ему, что мы назвали его карикатурой на пуделя; лев в ярости, а между тем хранителю дан приказ в виде исключения провести нас в его ложу[300]… то есть, простите, в его клетку! Итак, если в следующую субботу газета выйдет без нашего очередного фельетона, мы заранее просим читателя нас извинить. Мы не сможем ничего написать по очень уважительной причине: к этому времени нас уже съедят.