Книга Русский сюжетъ - Людмила Третьякова

Фанни захохотала так, что лицо осведомительницы тотчас вытянулось, стало злым и настороженным.

– Какие идиоты! Какие же они идиоты! – захлебывалась от смеха Фанни.

Описывая впоследствии эту сцену с тюремщиками, мисс Лир высказала мысль, свидетельствующую о крепости ее натуры. «Они не знали моего характера; я могу плакать и кричать от малейшей царапины руки, но, если мне станут резать руку, я не разожму губ и другою рукой сама похороню ту, что отрезали».

Нечто подобное, кстати, могли бы сказать о себе многие женщины. Легко впадающие в панику от каких-нибудь безделиц, они, стоит жизненным обстоятельствам схватить их мертвой хваткой, превращаются в кремень. Эта особенность женского характера имеет подтверждения совершенно реальными историческими примерами, жестокими, часто кровавыми. На счастье Фанни, у нее до этого дело не дошло, хотя, надо думать, тюремный эпизод ее жизни в России был не из тех, о которых хочется вспоминать.

...Фанни уже поняла, что обещанное свидание с Треповым – просто уловка, чтобы выманить ее из дому. Но теперь ее больше всего волновало то, что не чувствовалось никакого вмешательства в произвол российских властей со стороны американского посланника. Фанни не сомневалась, что тот уже извещен о случившемся. Вот что мы знаем об этих событиях из воспоминаний мисс Лир.

Она была уверена, что посланник, даже не будучи знаком с ней лично, «как человек демократических принципов не потерпит ареста и обыска американской гражданки без предъявления ей обвинения и даже без всякого обвинения. «Во всякой другой стране, – писала Фанни, – правительство, задумав арестовать иностранца, предупреждает об этом посольство нации арестованного, конечно, если последний не обыкновенный преступник; но это, по-видимому, неизвестно в России.

Посланник запросил Трепова письмом, где я нахожусь и за что арестована. Ему не отвечали. Он направил другое, более настоятельное письмо. Ему ответили, что я нахожусь в отличном помещении и что за мною хороший уход, но вопрос, где я, остался без ответа. После этого он обратился к Шувалову и получил в ответ то же презрительное молчание».

Возмущенный посланник пригрозил собрать совещание дипломатического корпуса для обсуждения вопроса о том, «как обезопасить своих соотечественников от русских полицейских западней». Это подействовало: посланнику сообщили, что американская гражданка мисс Фанни Лир «жива, здорова, ни в чем не повинна и скоро будет освобождена».

Вскоре в камере появился доверенный человек графа Шувалова и, немного помявшись, начал с Фанни переговоры:

– Сударыня, вам, конечно, и тяжело, и неприятно находиться в таком положении. Но согласитесь, разве вы не предвидели, что подобное прискорбное событие с вами должно было случиться?

– Не понимаю, о чем вы говорите. Нельзя ли говорить яснее?

Посетитель вздохнул.

– Ну что ж, если вам это угодно... Видите ли, мисс Лир, нам известно, что у вас имеются драгоценности, письма и ценные бумаги...

– И что из этого? Иметь их – право любого человека.

– Ну-ну, не притворяйтесь. Тем, что имеется у вас, далеко не каждая дама может похвастаться. – Голос у посетителя вдруг стал сухим и резким: – вручите все имеющееся у вас мне и тут же получите свободу.

– Очень сожалею, но должна отказаться от столь лестного предложения.

– Напрасно, мадам! Ей-Богу, напрасно. Что ж, подумайте о моем предложении. Я еще вернусь...

Вечером он действительно появился снова.

– Итак, мадам, я призываю вас быть благоразумной. Не надейтесь, что кто-то вас защитит – только вы сами. Решайте: письма, драгоценности, которые дарил вам их высочество, его обязательство на сто тысяч рублей. Видите – нам все известно.

– А мне нечего скрывать. Все, что вы перечислили, – это подарки великого князя и принадлежат мне по праву. Вы ничего не получите. Прощайте.

Господин подскочил к Фанни:

– Сколько? Говорите – сколько? За какую сумму вы согласились бы уступить обязательство их высочества? Подумайте. Я не тороплю вас.

Дверь за ним с лязгом закрылась.

... В своих мемуарах Фанни признавалась, что первым желанием ее было стоять на своем до конца. Она понимала, что долго ее здесь держать не будут из опасения скандала, который не сегодня-завтра поднимет американская миссия. «Но мысль, что мое упорство может повредить Николаю, заставило меня изменить это решение», – писала Фанни.

Когда ее настырный гость пришел в очередной раз, она объявила ему, что продаст обязательство великого князя за половину цены бриллиантового ожерелья – его главный, ослепительной красоты подарок она хотела сохранить для себя и сказала, что отдаст за него деньги.

Господин, облегченно вздохнув, с улыбкой пообещал, что теперь ничто не препятствует ее возвращению домой на Михайловскую площадь.

«Говорят, я поступила глупо, – говорила Фанни, – но у меня уже не хватало сил терпеть. Я была одна, взаперти, лишенная связи с несчастным Николаем...»

Фанни была уверена: на свободе ей будет легче наладить связь с великим князем. Она найдет способ дать ему знак, что он не одинок, пока она верит и любит его...

* * *

Фанни недооценила ненависти, которую к ней питали родственники Николы. В их глазах она являлась виновницей неслыханного в августейшей семье происшествия. И наивно было думать, что после тюремного кошмара ее оставят в покое.

Когда Фанни в сопровождении жандарма вернулась в свою квартиру, то увидела мадам Каролину и незнакомых мужчин, без всякого смущения сидевших в креслах. Ей было сказано, что теперь ее будут сторожить днем и ночью. Она не смеет никуда выходить из дома и ни с кем видеться. Фанни поинтересовалась, долго ли продлится домашний арест? О, ровно до того момента, когда мадемуазель исчезнет из Петербурга навсегда. Ей зачитали предписание покинуть пределы Российской империи без права когда-либо сюда вернуться. Время на сборы? Да сколько угодно.

Это Ореанда, «рай на земле», крымское имение Романовых, в котором на первых порах был заключен Никола. Теперь от прежнего великолепия осталась лишь беседка-колоннада, белеющая наверху. Именно в Ореанде Никола вновь встретил то, что всегда защищало его от отчаяния и желания покончить счеты с жизнью, – любовь. И мир сразу обрел иные краски.

...Фанни не спешила, находя разные предлоги, чтобы продлить свое пребывание в Петербурге. Она надеялась, что ей удастся повидаться с Николой. Или хотя бы дать знать о том, что помнит и любит его. Но как это сделать? И Фанни попросила разрешения переслать великому князю его личные вещи, которые находились у нее в квартире. Согласие было получено.

В надежде, что Никола догадается как следует осмотреть посылку, Фанни вкладывала записку то в переплет книги, то зашивала в рубашку или жилет, пытаясь таким образом наладить связь с ним. Хотя бы несколько строк написал! Что с ним? Как он? Неужели Никола не найдет возможности дать ей знать о себе?