Книга Черное солнце - Ирина Арбенина

Я прошу вас потому, что дни мои сочтены и я не собираюсь раскрывать никому ваши секреты. Но вы знаете: волю умирающего исполнять принято. Объясните…

Я хочу понять. Что же случилось со мной?"

Монолог-шпаргалка, записанный Фокиной, был несколько, на Анин взгляд, высокопарен, но, наверное, это вполне объяснимо: иначе и не бывает, когда человек оказывается перед лицом болезни и близкой смерти. Ведь в смерти нет ничего прозаического.

— Вот и я тоже хочу найти объяснения случившемуся, — сказала Светлова. — И предлагаю вам попробовать сделать это вместе. Пока — без Тегишева.

— Хорошо, — кивнула голова под капюшоном.

— Начните с самого начала… Попробуйте вспомнить…

* * *

Але-Алику снилось, что ей примеривают чужое лицо.

Утром Аля-Алик подошла к зеркалу. Окна были еще зашторены, но даже в полумраке зеркальная поверхность отразила что-то странное.

И у нее уже ноги подкашивались от дурного предчувствия. Казалось, кожа на лице натянулась так, что готова была лопнуть.., натянулась и болела. Она отодвинула шторы. Взглянула в зеркало и отшатнулась, не узнав самой себя.

С зеркальной поверхности на нее смотрел урод.

Монстр. Чудовище.

Но что же это ? Что за болезнь ?

Врач в поликлинике сомневалась недолго: «Аллергия на ароматизированную сигарету…»

Потом Фокина, добыв — за подарок медсестре — свою карту, прочитала удивительный диагноз.

Начались бесконечные хождения по врачам. Но не помогали ни эскулапы, ни лекарства.

Фокина устала, измучилась, страдала и уже хотела только одного.

Пусть так.., пусть она изуродована… Но что с ней происходит? Что за болезнь? И главное — за что?!

* * *

Аня слушала Фокину и восстанавливала по мере сил картину случившегося.

Так вот в чем дело! Вот откуда взялась эта белая, странная, похожая на балахон, бесформенная куртка с капюшоном! Вот как появилась на свет Женщина в белом!

Всегда белый капюшон означал лишь то, что обезображенное лицо с незаживающими язвами требовало соблюдения максимальной чистоплотности.

А белое всегда означало чистоту.

* * *

Они вместе вернулись из городского сада в дом Фокиной.

— Проходите. — Фокина отворила перед Светловой дверь. — Я сейчас приготовлю чай. Разрешите вам помочь?

Фокина приняла из Аниных рук куртку.

Аня никак не могла уместить в своей бедной замороченной голове, что эта женщина на самом деле — мужчина. И знаки внимания, характерные для элементарного мужского воспитания, такие как «Пожалуйста, только после вас… Разрешите вам помочь…», буквально ставили Светлову в тупик.

— Аля, вы расскажете мне про Октябрьский-27?

— Ну, не так много я и знаю. Понимаете, все было, конечно, строго засекречено. И, в общем, весь процесс от начала до конца наверняка был понятен немногим. Возможно, в его тайну были посвящены только на уровне самого высокого начальства.

— Тегишев?

— Вряд ли. Он тогда имел не слишком-то высокий чин. Полагаю, и осведомлен был только о том, что происходило в той части работы, которую он курировал.

— А вы?

— Я тоже, как и остальные, была в курсе того, что касалось непосредственно моего участка: я была лаборанткой. Но не знала, понятия не имела, что этот вирус болезнетворный. А количество людей, с которыми имела рабочие контакты, было строго ограничено.

— А Гец?

— Геннадий Гец был моим непосредственным начальством. Он и давал мне задания.

— А Семенова?

— Семенова была уборщицей. Кроме того, я знала некоторых солдат, охранявших наше помещение.

— Осип Николаев был среди них?

— Да… Он как раз и заступил на пост в ту ночь.

— В какую ночь?

— Сейчас все расскажу.

— А Тегишев-то чем все-таки конкретно занимался, если задания давал Гец?

— Ну, он был более высоким начальством, чем Геннадий Николаевич. Но, разумеется, не самым высоким в те времена. Если Гец как представитель медицины занимался самим процессом, то Тегишев курировал.

— Осуществлял общее руководство?

— Вроде того. Ну, знаете, как это полагалось… идейное и политическое руководство, чтобы «был результат», работа с кадрами, присмотр… Соблюдение секретности.

— А в городке хоть догадывались, что происходило в ваших «помещениях»?

— Нет, конечно. Ведь те же Тоня Семенова и Осип Николаев, конечно, по долгу службы понятия не имели, что на самом деле творится в этих пробирках.

Уж если я этого не знала… Мы знали одно: всегда должны быть соблюдены герметичность, стерильность, секретность. Должны строго следовать инструкции.

— Значит, городок был не в курсе?

— Ну, очевидно, кто-то знал, что в наших помещениях лаборатории. Ну, а раз лаборатория, значит, спирт.

— Понятно.

— Сначала, когда все это случилось, Тегишев, конечно, решил, что это диверсия. Виноваты шпионы…

— А на самом деле — нет?

— Нет! Видите ли, как только я вошла в лабораторию… По сути дела, это была отдельная маленькая комната, в которой одна я и работала… И увидела, что там… Это было, понятное дело, утром, в начале рабочего дня… Так получилось, что ему первому, Тегишеву, я доложила о том, что там произошло.

— И что же произошло?

— Тегишев, в соответствии с инструкцией, сразу влез в спецодежду — и осматривать!

— У вас были специальные герметичные костюмы?

— Да… Но так все складывалось, что воспользоваться им, по-видимому, смог один Игорь Багримович. В общем, он вошел в мою лабораторию — и тут же в крик: «Диверсия!»

Потом осмотрелся повнимательнее: окно разбито, все перевернуто, опрокинуто, стеклянные пробирки — вдребезги, а пропала только бутыль со спиртом.

Ну тогда стало ясно. Какие уж там диверсанты?!

В любом городке, поселке всегда есть компания подростков, у которых так и бурлит активность и желание выплеснуть энергию, покуролесить. В Октябрьском, как и везде, такая компания была.

— Наверное, кого-то из них вызывали, допрашивали? А они от всего отказывались?

— Мне кажется, нет. Раздувать дело Тегишеву, очевидно, было нельзя, так что докапываться он не стал. Прежде всего секретность.

Конечно, помещение сразу обработали.