Книга Спасенный любовью - Дженнифер Эшли

Харт поднялся с постели. Элинор же продолжала возиться с треногой.

— Я думал, ты об этом забыла, — проворчал Харт, забирая у жены треногу.

Элинор рассмеялась.

— Конечно, не забыла! Ведь если я сама буду фотографировать тебя нагишом, у тебя, возможно, не возникнет потребности обращаться для этого к какой-нибудь куртизанке вроде миссис Уитейкер.

Харт одним движением раздвинул треножник и установил его на полу.

— Я уже говорил тебе, что миссис Уитейкер меня не интересует.

— Но ты часто будешь уезжать в Лондон, а ты — очень пылкий мужчина.

— Эл, я умею владеть собой. Что бы ты там обо мне ни думала, я уже не юнец. И я не намерен оставлять тебя здесь, когда буду в Лондоне. Ты будешь ездить со мной, куда бы я ни отправился.

— О!.. — Элинор взглянула на мужа с удивлением. — Правда, Харт?

— Да, правда. Для того я на тебе и женился. Чтобы ты всегда была рядом.

— Да, понимаю, Харт. Если жена будет все время рядом, это придаст тебе статус солидного семейного человека.

— Не в этом дело. А теперь можешь убрать свою камеру.

Элинор как ни в чем не бывало раскрыла фотокамеру и с улыбкой сказала:

— Я обнаружила, что снимать с рук очень удобно, когда находишься на природе. Но для портретов я предпочитаю треногу, чтобы случайно не смазать снимок. Согласен?

— Послушай, Эл… — Ладонь Харта легла на плечо жены. — Я уже сказал, каковы мои условия. Я соглашусь только в том случае, если и сам буду фотографировать тебя.

— Ты не можешь меня снимать, пока моя рука в бинтах. Это будет выглядеть нелепо. Но сейчас очень хороший свет, и мы должны этим воспользоваться.

— Элинор, перестань.

— Чего ты боишься, Харт? Ты очень красивый мужчина, и я хочу тебя сфотографировать. Точно так же поступает мой отец, когда находит… например, совершенный экземпляр какого-нибудь гриба. Он знает, что должен запечатлеть его для потомства. Харт, пожалуйста, вернись в постель. Я уже вставила первую пластинку и сейчас буду готова.

Герцог в конце концов позволил уговорить себя и улегся на кровать, закинув руки за голову. Элинор же проверила объектив, затем, подняв с пола килт, накинула его Харту на бедра. Вернувшись к камере, она приникла к объективу.

— Отлично! Пожалуйста, не шевелись, Харт.

Герцог затаил дыхание, зная, что даже одно движение при открытом объективе смажет кадр. Тут щелкнул затвор, и Элинор вынула пластину, после чего вставила другую и объявила:

— А теперь — еще несколько кадров, но уже не в постели. Хорошо?

Харт улыбнулся.

— Ладно, согласен.

Элинор немного помолчала, потом в задумчивости проговорила:

— Знаешь, мне нравится твой вид со спины…

Харт тут же сбросил килт, поднялся и прошел к окну. Оно было не таким широким, как в его комнате, но здесь, в спальне Элинор, было гораздо уютнее, чем в его величественных покоях. Так что ему, наверное, следовало перебраться к ней.

Упершись ладонями в подоконник, Харт замер и снова затаил дыхание. «Господи, только бы никто не вздумал прогуляться на рассвете», — подумал он.

— Замечательно, — сказала Элинор. — Так и стой.

Харт услышал щелчок затвора, а потом — радостный голос жены:

— Думаю, еще один снимок не помешает.

Сменив пластину, Элинор снова заглянула в объектив — и чуть не вскрикнула. Харт стоял в лучах солнца, и все его тело словно сияло. Он был воплощением силы и красоты. Широкие мускулистые плечи плавно переходили в спину, а бедра были узкие и стройные.

Тут Харт оглянулся через плечо, и на его руках заиграли мускулы. Глаза же от яркого солнечного света отливали золотом.

— Эл, поторопись, черт подери. По дорожке, кажется, идет егерь.

— Отлично! Умоляю: не шевелись.

Элинор задержала дыхание и щелкнула затвором. Харт был прекрасен, как горец старинных времен. Старый Малькольм Маккензи выглядел, должно быть, точно так же. Малькольм был крепким и красивым воином, и во время Куллоденской битвы ему было двадцать пять. Перед самым сражением он бежал с леди Мэри Леннокс, похитив девушку прямо из-под носа ее английского семейства. Что ж, такое вполне в духе Маккензи — взять то, что тебе хочется, пусть даже и в разгар войны.

Элинор вынула из камеры использованную пластину и вставила новую. Харт же вдруг отошел от окна и проговорил:

— Да, это егерь. Если хочешь, мы продолжим, но подальше от окна.

Элинор хотелось рассмеяться. Муж явно нервничал. Она вспомнила, как он высказал опасение, что его тело может ей не понравиться. Бедный Харт!

— Ладно, хорошо. Решай, где именно.

Герцог осмотрелся в нерешительности, потом в задумчивости склонил голову, нахмурив брови. Его восхитительное тело блестело от пота. Элинор щелкнула затвором и радостно засмеялась.

Харт вскинул на нее глаза.

— Но я был не готов!

— Не важно. Получится чудесный снимок.

Тут и Харт рассмеялся. И сейчас он опять превратился в очаровательного грешника с ранних снимков, в мужчину, научившего ее, Элинор, не бояться страсти.

— Ладно, плутовка. Как насчет этого?

Он сел на скамейку у кровати и, скрестив на груди руки, расставил ноги.

— О Боже! — воскликнула Элинор. Если ее первые снимки имели некоторую художественную окраску — нагой мужчина в солнечном свете, — то этот снимок был бы чистой эротикой. Перед ней сейчас был обнаженный Харт Маккензи в состоянии откровенного возбуждения, с вызывающей улыбкой на губах.

Муж явно дразнил ее — очевидно, желал спровоцировать приступ скромности, чтобы заставить отвернуться и больше не делать снимки. Но Элинор, оценив размеры его мужского достоинства, решительно щелкнула затвором.

— Еще один такой же, — попросила она. Ее тело пылало. — Может, у стены?

Харт поднялся и пересек комнату. Снова скрестив на груди руки, он прислонился к стене у двери и расплылся в улыбке.

— Оставайся там! — Элинор щелкнула затвором. — Нужно сделать еще несколько снимков.

Харт громко расхохотался, и Элинор, поймав этот момент, сделала очередной снимок.

— Отлично, Харт. А теперь давай с килтом.

Муж позволил ей сделать еще три снимка. Для двух он позировал в килте, а третий Элинор сделала в профиль без одежды, с прижатым к животу килтом.

— И еще один, — попросила она.

Харт с рыком отшвырнул килт, подошел к жене и, обхватив ее одной рукой за талию, оттащил от треножника.

— Все, никаких «еще»!

— Но я принесла много пластин…