Книга Откровения Екатерины Медичи - К. У. Гортнер

— Франциск говорил, что ему страшно не нравится быть королем. — Карл нахмурился. — Он рассказывал, что Гизы пристают к нему днем и ночью, так что у него и минутки свободной не остается. Гизы даже выспрашивали, как часто он спит с Марией, и пришли в бешенство, когда Франциск сказал им, что Мария для него как сестра. Бираго ведь не станет так поступать со мной, правда?

Чувство вины пронзило мне сердце, когда я подумала о том, сколь мало была способна защитить своего покойного сына. Франциск был моим первенцем, моей победой после тягостных лет бесплодия. Я до сих пор помнила, как он был красив ребенком, — изящный и хрупкий, точно фавн. И как всякий раз, когда мне доводилось бывать с ним, он с громким плачем звал Диану. Она причинила мне много зла, но самым жестоким ее деянием было то, что она отняла у меня Франциска и тем лишила возможности показать сыну, как сильно я его люблю.

Я вынудила себя улыбнуться и сосредоточилась мыслями на Карле. Над его ранним детством тоже маячила вездесущая тень Дианы, но теперь он мой. Я сделаю его сильным, здоровым — таким, каким должен быть настоящий король.

— Гизы больше здесь не властны, — сказала я вслух. — Можешь ничего не опасаться.

Карл пожал плечами, внешне поглощенный кормлением сокола. И вдруг спросил с той сверхъестественной проницательностью, какую иногда проявляют дети:

— Если моим регентом будешь ты, почему ты не можешь обучать меня?

— Потому что мне тоже надо многому научиться. — Я тихо засмеялась. — А теперь довольно забавляться с птицей; Бираго ожидает тебя в классной комнате.

С этими словами я наклонилась, чтобы поцеловать его в щеку, и вдруг сын прильнул ко мне, обхватил руками.

— Я люблю тебя, матушка, — услышала я его шепот. — Обещай, что никогда больше не позволишь Гизам нас обижать!

Из всех моих детей именно Карл был менее всего склонен демонстрировать свои чувства, однако я видела, как отчаянно он горевал, когда умер отец, и знала, что он чрезвычайно чувствителен. Я крепче прижала его к себе.

— Обещаю, — прошептала я. — Гизы никогда нас не обидят. Никогда. Я скорее умру, чем допущу это.

Я оставила Карла, чтобы навестить Эркюля, у которого побаливал живот. Затем заглянула к Генриху и Марго, для которых составила жесткое расписание занятий, потом вернулась к делам королевства.

Я не солгала Карлу, сказав, что мне еще многому надо научиться. При правлении Генриха мне не доводилось стоять у власти, если не считать недолгого регентства во время войны за Милан, и теперь я оказалась лицом к лицу с множеством сложностей: казна почти пуста, подданные охвачены смятением, правительство в раздорах. Францию повсеместно терзал голод, наследие нескольких чересчур морозных зим при дождливом лете, а потому мне пришлось открыть казенные закрома и раздавать зерно нуждающимся. Бираго предлагал переделать налоговую систему, возложив основную тяжесть податей на дворян, а не на купечество, но сейчас мы с головой погрузились в представление моего эдикта о свободе совести парламенту, где этот документ вызвал жаркие споры. Эдикт был принят незначительным большинством голосов; теперь гугеноты могли вернуться к делам и без помех исповедовать свою веру.

То была моя первая победа в роли регента, и, дабы отметить наш успех, я представила Карла ко двору.

Не имея лишних денег, мы обошлись внутренними ресурсами. Втроем с Лукрецией и Анной-Марией искололи все пальцы, перешивая парадное королевское одеяние под худенькую фигурку Карла. С той же тщательностью я нарядила других детей; Генрих, ставший теперь наследником трона, красовался в шелковом, шитом серебром камзоле, к которому он в своем неподражаемом духе прибавил серьги с каплевидными жемчужинами. Марго надела платье из красного атласа, а на Эркюля мы общими стараниями натянули лазурного цвета бархатный камзол и щегольскую шапочку.

Мария Стюарт явилась в белой вуали и траурном платье. Ее заточение подошло к концу, вокруг весело шумели дети, но мне она напомнила заблудшую душу, которая потерянно скитается в пустоте. Я страшилась одной мысли о том, чтобы выдержать нелегкий разговор о ее вероятном будущем, однако понимала, что должна это сделать, иначе меня опередят Гизы. А потому написала Козимо с просьбой составить гороскоп, надеясь с помощью звезд отыскать хоть намек на решение безотлагательных проблем.

Я долго пренебрегала услугами Козимо, предоставив ему в одиночестве трудиться в замке Шомон, и, когда он явился на мой зов, меня поразило, как он исхудал. Он выглядел так, словно не ел досыта много месяцев, лицо его больше походило на обтянутый кожей череп, черные, непомерно большие глаза горели.

— Я сделал все, что было в моих силах, однако, боюсь, я не великий Нострадамус. — Едва завидев меня, Козимо испустил выразительный вздох. — Мне не дано узреть будущее в чаше с водой.

Я подавила желание закатить глаза. Ничего не скажешь, хорошенькое начало!

— Разве ты видишь у меня за спиной Нострадамуса? Ну же, говори — составил ты гороскоп? Что обещают звезды?

Я жадно воззрилась на сложную диаграмму, которую Козимо извлек из кожаного футляра и положил передо мной.

— Глядите, — он провел пальцем по одной из линий, — вот это затемнение в области Льва означает войну.

— Войну? — Я подняла взгляд, пораженная уверенностью, которая прозвучала в его голосе. — Ты не ошибаешься?

— Нет. Война неизбежна. Звезды не лгут.

Я прикусила язык, не дав сорваться возражению, что отец Козимо с этим бы не согласился. Маэстро сказал когда-то: «В будущем нет непреложных истин». А если определенности нет, уж верно, знание будущего позволит избежать беды.

— Как только отдохнешь, возвращайся в Шомон. Мне нужно знать, как именно случится эта война: имена, даты, места. — В нетерпении я уже готова была вытолкать его вон, но тут вспомнила причину, по которой, собственно, и вызвала Козимо. — Видел ли ты в звездах что-либо касающееся Марии Стюарт?

Он кивнул. Черные глаза его — немигающие, горящие мрачным огнем — только и выделялись на костлявом лице.

— Я видел в ее будущем брак, который принесет великое несчастье. — Козимо помедлил. — Полагаю, имя дон Карлос вам что-нибудь говорит?

Я окаменела. Дон Карлос — испанский принц, сын Филиппа II.

На следующий день я направилась в покои Марии. Она выглядела чуть получше, лицо порозовело, волосы обрели здоровый блеск. Она даже немного прибавила в весе, в чем явно нуждалась.

— Я хотела узнать, дорогая моя, как ты поживаешь, — сказала я, когда мы поцеловали друг друга в щеку. — Вдовье затворничество — дело нелегкое, но, судя по всему, ты перенесла его неплохо.

— Они утверждали, что я могу оказаться в тягости. — Мария улыбнулась. Мы обе, не поминая об этом вслух, прекрасно знали, что мой сын так и не вкусил плодов брачного союза. — Еще они говорят, что я могу вернуться ко двору, но ведь Франциска больше нет. Теперь я чувствую себя здесь чужой.