Книга Хроники любви - Николь Краусс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Да.
Тогда я спросил:
— То есть он думал, что его отца звали Цви Литвинов?
Теперь уже явно запутался он. Он сказал:
— Нет, он думал, что это Леопольд Гурски.
Как можно более спокойным голосом я попросил его продиктовать эту фамилию по буквам. Он так и сделал. Я спросил, почему его брат думал, что его отца звали Леопольд Гурски. А он ответил, что именно Гурски посылал их маме письма с отрывками его книги, которую он писал и которая называлась «Хроники любви».
Я чуть не сошел с ума, потому что хотя и понял не все, но был уверен, что близок к раскрытию тайны отца Альмы. А если я раскрою ее, это будет значить, что я сделал полезное дело. А если я сделаю полезное дело и никто об этом не узнает, может, я все-таки окажусь ламедвовником, и все будет хорошо.
Потом Бернард Мориц сказал, что будет лучше, если он сам поговорит с мисс Зингер. Я не хотел, чтобы он что-то заподозрил, поэтому сказал ему, что передам сообщение, и повесил трубку.
Я сел за кухонный стол и попытался все обдумать. Теперь я знал, что, когда мама говорила, что отец дал ей «Хроники любви», она имела в виду отца Альмы, потому что он их и написал.
Я зажмурил глаза и спросил себя: если я настоящий ламедвовник, как я смогу найти отца Альмы по имени Леопольд Гурски, а также Цви Литвинов, мистер Меремински и мистер Мориц?
Я открыл глаза и уставился на блокнот, где записал имя Леопольда Гурски. Потом посмотрел на холодильник, где лежал телефонный справочник. Я принес стремянку и залез наверх. На обложке скопилось много пыли, я вытер ее и открыл справочник на букве Г. Мне не верилось, что я смогу его найти. Я увидел: Гурланд Джон. Мой палец двинулся вниз по странице: Гуров, Гурович, Гурол, Гуррера, Гуррин, Гуршон, Гуршумов. Дальше я увидел его имя. Гурски Леопольд. Оно все время было там. Я переписал его номер телефона, адрес (Гранд-стрит, 504), закрыл телефонную книгу и убрал стремянку.
7 октября
יהוה
Сегодня суббота, поэтому мне не пришлось снова притворяться, что я болен. Альма встала рано и сказала, что ей надо уйти. Мама спросила меня, как я себя чувствую, и я ответил, что намного лучше. Потом она спросила, не хочу ли я заняться чем-нибудь вместе, например пойти в зоопарк, потому что доктор Вишнубакат сказал, что нам полезно делать что-то вместе, как положено настоящей семье. Мне хотелось, но я знал, что у меня есть дела поважнее. И ответил, что лучше пойти завтра. Потом поднялся к ней в кабинет, включил компьютер и распечатал «Хроники любви». Я сложил страницы в коричневый бумажный пакет и написал на нем: «Для Леопольда Гурски». Сказал маме, что пойду поиграть. Она спросила где, и я ответил, что у Луиса, хотя на самом деле я с ним больше не дружу. Мама сказала: «Хорошо. Только не забудь мне позвонить». После этого я взял сто долларов, которые заработал на лимонаде, и положил их в карман. Спрятав под курткой конверт с «Хрониками любви», я вышел на улицу. Я не знал, где находится Гранд-стрит, но мне почти 12 лет, я найду.
Письмо пришло без обратного адреса. На конверте было напечатано мое имя «Альма Зингер». Раньше я получала письма только от Миши, но он никогда не печатал их на машинке. Я открыла конверт, там было всего две строчки. «Дорогая Альма! — начиналось письмо. — Давайте встретимся в субботу в 4.00 на скамейке напротив входа в зоопарк Центрального парка. Думаю, вы знаете, кто я. Искренне ваш, Леопольд Гурски».
Не знаю, сколько я просидел на этой скамейке. Солнце уже почти село, но, пока было светло, я мог любоваться скульптурами. Медведь, гиппопотам и какое-то парнокопытное, которое я принял за козла. По пути мне попался фонтан. Бассейн был сухой. Я посмотрел, не осталось ли на дне монеток, но там лежали только опавшие листья. Листья теперь были везде, они все падали и падали, превращая мир снова в землю. Иногда я забываю, что природа живет не по тому же расписанию, что и я. Я забываю, что не все в природе умирает, а если и умирает, то рождается снова, достаточно немного солнца и всего такого. Иногда я думаю: «Я старше, чем это дерево, старше, чем эта скамейка, старше, чем дождь». И все же я не старше дождя. Он льет годами и будет продолжать лить, когда я уйду.
Я еще раз перечитала письмо. «Думаю, вы знаете, кто я», — говорилось в нем. Но я не знала никого по имени Леопольд Гурски.
Я решил остаться здесь и подождать. Мне ведь все равно больше нечем заняться. Пусть я натру мозоль на мягком месте, но вряд ли случится что-нибудь хуже. Когда захочу пить, думаю, не будет ничего страшного, если наклонюсь и слижу росу с травы. Мне нравится представлять себе, будто мои ноги пустили корни, а руки заросли мхом. Может, я даже сниму ботинки, чтобы ускорить процесс. Мои ноги утонут во влажной земле, как будто я снова стал маленьким. А из пальцев вырастут листья. Возможно, на меня заберется чей-нибудь ребенок. Например, тот мальчуган, который швырял камешки в пустой фонтан, он еще не дорос до того возраста, когда дети перестают лазить по деревьям. По мальчику можно было сказать, что он умен не по годам. Возможно, он верил, что не создан для этого мира. Я хотел сказать ему: «Если не ты, то кто?»
Может, оно на самом деле было от Миши? Он способен на такое. Я представила себе, как в субботу иду на встречу, а на скамейке сидит он. Прошло два месяца с того дня, как мы сидели в его комнате, а за стеной ссорились его родители. Я бы сказала ему, как сильно мне его не хватало.
Гурски — звучит как-то по-русски.
Может быть, письмо от Миши.
Но скорее всего нет.
Временами я ни о чем не думал, а временами думал о своей жизни. По крайней мере, я жил. Как жил? Просто жил. Это было нелегко. И что? В жизни очень мало такого, что нельзя пережить.
Если письмо было не от Миши, возможно, его послал человек в очках из муниципального архива на Чемберс-стрит, 31. Он еще назвал меня мисс Крольчатина. Я не спросила его имени, но он знал, как меня зовут и где я живу, потому что я заполняла анкету. Возможно, он что-то нашел — документ или свидетельство. А может быть, решил, что мне больше пятнадцати лет.
Было время, когда я жил в лесу или, точнее, в лесах. Я ел червяков. Ел жуков. Ел все, что мог положить себе в рот. Иногда меня тошнило. Мой желудок катился ко всем чертям, но мне надо было что-то жевать. Я пил воду из луж. Снег. Все, что мог найти. Иногда я пробирался в погреба, в которых крестьяне хранили картошку. В погребах было удобно прятаться, потому что зимой в них немного теплее. Но там хозяйничали грызуны. Ел ли я сырых крыс? Да, ел. Видимо, мне очень хотелось жить. И этому была лишь одна причина — она.
