Книга Наши нравы - Константин Михайлович Станюкович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Пойдем ужинать. Я проголодалась.
Савва обхватил рукой молодую женщину. Она тихо выскользнула и прошла вперед.
Они сели за стол. Савва есть не мог, а только пил, чувствуя жажду. Валентина, напротив, ела с большим аппетитом и, казалось, не замечала жадных взглядов влюбленного мужика. Она подливала ему вина, а он припадал в это время к ее руке.
Савва молчал и все поглядывал, скоро ли Валентина кончит, а у «прелестной малютки», как нарочно, аппетит был превосходный, и Савва поневоле осушал стакан за стаканом.
Но отчего вдруг маленькая женщина стала грустна?.. В глазах у нее было столько тревоги.
— Голубка моя! что с тобой?
Она не отвечала.
— Что с тобой? Ты опять сердишься?
Савва подсел рядом и нежно обнял Валентину. Она теперь не пробовала освободиться из его объятий, и Савва чувствовал, как мурашки пробегали у него по спине.
— Что же с тобой, лапушка моя, сказывай!
Она подняла на него взгляд, полный слез, и заговорила тихим, нежным голосом.
Ей совестно беспокоить его, — он так много для нее сделал, но делать нечего, она должна сказать. У нее долг, который она от него скрывала, — долг, сделанный еще прежде, при муже, и теперь его требуют.
— Много?
— Ах, очень много!.. Сто тысяч!..
— Есть о чем горевать… Утри слезки. Я дам деньги на днях.
— Но нужно завтра, непременно завтра…
Савва поморщился. Завтра? У него приготовлены деньги для Бориса Сергеевича, а больше денег нет.
— Да разве недельку подождать нельзя? Невозможно.
Она просила, но не соглашаются и требуют. Она предлагала переписать вексель. Она даже приготовила его, но ее подписи не верят.
— Ну, так моей поверят…
«Малютка» не понимала и, печальная, смотрела на Савву.
— Очень просто. Я поставлю бланк… У тебя вексель?..
— Да, у меня…
— Ну, и говорить нечего… Вытри же свои светлые глазки, родная моя… Для тебя, сама знаешь, ни в чем нет отказа!..
О, как она благодарна. Она теперь убедилась, что он ее любит.
— Благодарю… благодарю! — шептала она, обдавая его горячим дыханием.
Она повеселела и выпила вина. Савва теперь целовал ее, а она смеялась и подливала вина совсем охмелевшему Леонтьеву и глядела на него так ласково…
На другой день, в двенадцатом часу утра, Евгений Петрович вошел в будуар Валентины.
— Ну, что?..
Вместо ответа она подала ему вексель с бланком Леонтьева.
— Молодец дама! — весело проговорил молодой человек. — Теперь вы можете спокойно расстаться с этим мужиком. Давайте его сюда… Мы завтра же его учтем, а теперь в благодарность за добрый совет я вас обниму…
Через неделю Савва Лукич испытывал большую тревогу. В этот день в совете должен был решаться вопрос о концессии. Он почти не сомневался, что дело останется за ним, — приятель его, Егор Фомич, воротила в департаменте, уверял его в успехе, — а все-таки сомнения терзали Леонтьева. От сегодняшнего дня зависела его участь. Без концессии он погиб. Долги значительно превышали его состояние, и хотя в глазах многих Савва все еще считался миллионером, но сам он очень хорошо знал, что если ликвидировать дела, то у него едва ли останется несколько десятков тысяч. А еще он должен дать на днях Борису Сергеевичу обещанное приданое. Он приготовил было триста тысяч, но надо было заплатить нетерпящий отлагательства долг в сто пятьдесят тысяч, и когда Борис Сергеевич в назначенный срок приехал к Леонтьеву, то Леонтьев извинился и, отдавая сто пятьдесят тысяч, обещал остальные пятьсот тысяч положить на имя дочери в самом скором времени.
Савва Лукич ходил по кабинету, временами заглядывая в двери. Уж был пятый час, и совет, верно, кончен.
Что ж не едет Егор Фомич порадовать его?.. О господи, как тянется время и как замирает сердце.
— Эй, кто там!
Явился слуга.
— Вели запречь Ваську и мигом слетай в департамент!
Лакей ушел.
Прошло четверть часа. Савва Лукич неистово шагал по кабинету. Раздался звонок. Он бросился в прихожую. В прихожей стоял департаментский курьер.
Отчего же он не поздравляет?
Савва Лукич вырвал из рук протянутый конверт, вошел в кабинет и, разорвав конверт, прочитал записку, в которой были написаны следующие строки:
«Наше дело погибло. Хрисашка получил дорогу!»
Леонтьев, казалось, не понимал, что читает. У него помутилось в глазах; голова кружилась. Прошла секунда. Он заметался как бешеный по кабинету.
— Они меня зарезали! — зарычал он как зверь.
Когда лакей заглянул в кабинет, то Савва Лукич сидел на кресле, опустив кудрявую свою голову на грудь. Припадок бешенства прошел; наступила минута тяжкого раздумья. Он нищий, он, Савва Леонтьев, разорен! От этого туза, перед которым все кланялись, остался один прах.
«Нет, этому не бывать!» — вскочил он как ужаленный и вышел на улицу. Рысак дожидался его.
— В департамент!
Там воротилы не было, только что ушел.
— В Офицерскую! Да что есть духу!
Рысак помчался. Савва рассеянно глядел кругом и, казалось, ничего не видал. Мимо промчалась коляска, но он видел, кто в ней, отлично видел Хрисашку, пославшего ему поклон.
— Подлец! — прохрипел Леонтьев.
Он поднялся во второй этаж.
— Дома?
— Дома-с! Пожалуйте.
Егор Фомич встретил Савву Лукича с постной миной.
— Что это значит?
Он ничего не понимает. Еще вчера министр говорил, что концессия будет отдана Леонтьеву, а сегодня совет вдруг решил иначе.
— Но ведь большинство за нас. Зачем же деньги мы побросали?
В ответ Егор Фомич начал длинный рассказ об интриге, которую вел Хрисашка. Он советовал Савве Лукичу съездить завтра к министру.
Савва упал духом. Никто не знал силы удара, полученного так внезапно. «Как это случилось?.. Тут что-нибудь неладно. Уж не продал ли меня этот самый Егор Фомич Хрисашке так же, как прежде продал самого Хрисашку».
— Ты говоришь, к министру? — переспросил Савва.
— Ну да, поезжайте… Еще, быть может…
— Послушай…. Я не пожалею пятисот тысяч, если бы…
— Полноте, Савва Лукич, — успокоивал его Егор Фомич. — Теперь наша песня спета… На днях будет доклад.
— Эх вы, приятели! — прорычал Савва, уходя вон.
Ему было душно на воздухе. Дождь хлестал в лицо, но он этого не замечал.
— Куда прикажете?
Куда ехать? Уж поздно. Огни мелькают на улицах. Куда ехать? На него напала тоска. Ему вдруг захотелось услышать от кого-нибудь слово ласки и участия.
«Разве к Дуне поехать?»
Но мысль о муже, о Борисе Сергеевиче, остановила его. «Он, верно, уже знает. Он, верно, слышал, что я теперь не прежний Савва… И куда это
