Книга Часовщики. Вдохновляющая история о том, как редкая профессия и оптимизм помогли трем братьям выжить в концлагере - Скотт Ленга

и вернулся с таким ответом: «Мы не можем дать вам официального разрешения, но и мешать не станет. Если что‐то случится, просто скажите, что мы разрешили». Нам только это нужно было. Американцам тоже понравилась эта мысль. Им хотелось, чтобы, работая у них, мы были чистыми и жили отдельно от источников всякой заразы в лагере.

Итак, мы переехали. Это произошло примерно через три недели после освобождения. Нам было нечего забрать с собой, кроме сигарет и шоколада. И часовых инструментов.

У нас не было самых необходимых вещей, например мыла и полотенец. Солдаты, отдававшие мне часы в починку, давали в качестве платы все, чего ни попросишь. Я заканчивал ремонт, и американец приносил мне пачку сигарет. В следующий раз я просил немного мыла. Мне выдали не один кусок, а целую коробку. То же самое было с полотенцами и прочим, что можно было найти на армейских складах. Это было неофициально, но делалось открыто, и никто, кажется, не был против.

Эсэсовская казарма оказалась уютной, с мебелью и кроватями. Нас было одиннадцать человек: мы взяли с собой восьмерых друзей – людей, которых знали и которым доверяли. Наше новое жилище располагалось в трех километрах от лагеря. Когда Мойше стал набираться сил, мы начали брать его с собой на работу, чтобы он мог побаловаться вкусностями в американском военном лагере. Мы становились в очередь за едой вместе с солдатами.

Наша комната была набита сигаретами, шоколадом и прочим добром. Мы выменивали сигареты на хлеб, мясо, на все, что нам требовалось. У нас была кухня. Мы готовили и обычно ужинали вместе.

Примерно через полтора месяца всех выживших в концлагере перевели в специальный лагерь для беженцев, построенный рядом с городом Эбензее. Он подчинялся американской гражданской администрации – не военным. Там не было ограды из колючей проволоки и сторожевых вышек, но покидать его без разрешения не разрешалось. Администрация помощи и восстановления Объединенных Наций (ЮНРРА) снабжала лагерь продовольствием, лекарствами, одеждой и всем прочим. А бывший концлагерь использовался теперь военными как временная тюрьма для эсэсовцев.

Мы остались в нашей казарме. Нам не нужно было ежедневно приходить в лагерь для беженцев, хотя мы и могли там столоваться. Мы вообще не очень много общались с бывшими товарищами по несчастью.

Казарма стояла на шоссе, вокруг нее росли трава и деревья, как в парке. Нам повезло – мы прекрасно устроились, открывали окна настежь. В общем, жили по-королевски по сравнению с остальными. Поверьте, нам очень повезло.

Выжившие в концлагере называли друг друга жаргонными словами «кацет» или «кацетник». Официально мы именовались перемещенными лицами, или, сокращенно, ПЛ. Таков был наш статус.

Все в нашем положении было временным, но у нас были вера в будущее и надежда. Во время войны, в концлагерях, мы исхитрялись, как только можно, ремонтировать часы и помогать друг другу. Слава Богу, мы все делали правильно. Однако нам не верилось, что хоть одному из нас удастся выжить. Конечно, в первую очередь нам просто повезло, но нам казалось, что мы добились всего сами. Теперь мы решили, что нам удастся отправиться в Палестину. Мы все время обсуждали это. Тогда государства Израиль еще не существовало.

Было интересно, что американцы собираются с нами сделать. Ходили слухи, что они планируют отправить нас обратно в Польшу. Мы никогда не ощущали эту страну своим домом, а поляки всю жизнь травили нас. Поэтому мы считали: если соберутся транспортировать нас туда, мы поднимем восстание. Мы были на сто процентов готовы к этому. Большинство польских евреев думали так же. В газетах писали, что Объединенные Нации собираются принять закон, разрешающий евреям не возвращаться в Польшу или другие европейские страны.

Когда я регистрировался в ЮНРРА для получения удостоверения личности, меня спросили: «Какое у вас гражданство?» Я попросил записать меня как лицо без гражданства, потому что больше не хотел иметь ничего общего с Польшей. Они отказались принять мой ответ и спросили о месте моего рождения. Я ответил: «Не знаю. У меня нет страны. Государство, где я родился, не моя страна». И подобным образом поступили многие. Мои братья и многие другие евреи-ПЛ отвечали так же. Чиновники ЮНРРА не знали, как поступить в такой ситуации, и велели мне прийти еще раз через несколько дней.

В конце концов они записали Кожниц как место моего рождения, а в графе о гражданстве указали: «Без гражданства».

Мы сидели и чинили часы в американском военном лагере около двух месяцев. Потом взвод, размещенный там, получил приказ покинуть Эбензее, и мы попрощались с Харви. Мы смотрели, как отъезжают грузовики, а он помахал нам.

Харви был первым человеком, на примере которого мы увидели, как свободно американцы жили, как они открыты. Их вольный дух проявлялся в очень разных обстоятельствах. В них не было страха, это было заметно даже в том, как они разговаривали. Это произвело на меня большое впечатление. Рядом с ними я тоже чувствовал себя свободным.

А как богато они жили… На том, что они выбрасывали, мы могли бы просуществовать целый год. Солдат получал порцию еды и половину выбрасывал. Я смотрел на мясо в помойке и думал: «О Боже, что они делают?» После голодных мучений в немецких концлагерях мы знали, что кусок хлеба каждый день позволяет преодолеть границу между жизнью и смертью, и казалось диким, что люди выкидывают еду, как будто бы она не представляет собой никакой ценности.

Харви булавкой приколол к выданной мне поношенной форме американскую нашивку, и я очень этим гордился.

У него на рукаве была одна полоска. Он, наверное, был рядовым первого класса. Однажды какой‐то полковник в парадной форме подошел ко мне и увидел булавку на моей рубашке. Он принялся расспрашивать меня по-немецки: «Ты ведь не американец, правда? Почему ты носишь эту нашивку? Где ты ее взял? Кто ее тебе дал?»

Я испугался, но не хотел подвести Харви и отвечал так: «Я работаю здесь. Никто мне ее не давал. Мне просто досталась старая форма, а нашивка была приколота к ней булавкой. Не хотелось ее снимать».

Он строго сказал: «Ты не имеешь права!» Но, внезапно смягчив тон, объяснил: «Ты не должен это носить. Только американцы – настоящие американцы – могут носить такую нашивку». Он прекрасно говорил по-немецки. Я уточнил, надо ли снять ее. Тот ответил, что сам снимет ее. Я все понял. Мне и до этого приходилось