Книга Небо в алмазах - Александр Петрович Штейн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда вышел на экраны снятый Роммом двухсерийный фильм, оказавшись в Ленинграде, я навестил Евгения Викторовича.
Пили с ним кофе в его кабинете — окнами на Неву.
Нездоровье приковало его к креслу, но по-прежнему ум был ясен, светел, ироничен, по-прежнему память — сверхъестественная. Надписав мне только что вышедшую «Крымскую войну», галантно привстав, вручил оба тома этой блистательной работы.
И тут же заговорил о Паустовском, о его поразившем Тарле блеском, поэзией и живописностью слова подвале в «Правде», посвященном адмиралу Ушакову и нашему с Роммом фильму.
— Мне бы так в жизни не написать! — сказал с молодой завистью.
И тут же свирепо обрушился на только что вышедший некий исторический роман за серость, за вялость, за нудность.
Так же внезапно перевел речь на взаимоотношения Ушакова и Нельсона.
Все-таки я не удержался, сказал ему, что встреча Ушакова с Нельсоном была, была на самом деле, что доказывает уникальнейшая книга, найденная в библиотеке Исакова.
— Встречи не было, — насупившись, сказал Тарле.
— Книга написана очевидцем, — сказал я.
— А вы не знаете пословицы: «Врет, как очевидец?» — сердито спросил Тарле. — Кстати, пословица не новая. Так говорили в прошлом веке.
И снова показалось мне, что рядом с нами, тут, в кабинете, кружились у него перед глазами люди былых поколений: «Интриговали, страдали, влюблялись, делали карьеру, суетились, воевали, шутили, завидовали...»
ЧУТЬ-ЧУТЬ О РОММЕ И О ДОВЖЕНКО
После всех обсуждений, поправок Тарле, замечаний художественного совета готовим окончательный вариант, к вечеру режиссерский сценарий должен быть отправлен к машинистке.
Трудимся под Москвой, в Переделкино. Опаздываем к срокам — вот-вот начнутся съемки. Работаем на открытой, летней, дачной веранде.
Постукивая палкой, не торопясь поднимается по лесенке Александр Петрович Довженко. Режиссер, писатель, художник — «Земля», «Звенигора», «Иван», «Аэроград», «Щорс»...
Визит его внезапен — гулял по лесу, завернул.
Извинился, что помешал, сказал — ненадолго.
Присел.
Посмотрел на раскинутые по столу режиссерские разработки, понимающе кивнул.
Оглядел веранду, зыркнул глазами через окно на штакетник, отделяющий дачу от соседей, покачал головой с печалью и укоризной:
— Какое стихийное бедствие эти штакетники, боже ж мой, какое надругательство над гармонией природы, и над законами человеческой эстетики, и над самим человеком, не разумеющим, что творит.
Он был совершенно прав, Александр Петрович Довженко. Штакетники действительно пакостили природу.
Но сейчас нам было не до штакетников. Мы опаздывали к срокам.
Между тем Александр Петрович продолжал, как бы размышляя вслух:
— Если уж так назрела необходимость отделиться от соседа... или, быть может, отделаться?.. Ну, если уж полная безвыходность — в крайнем случае, выдерните штакетник, выбросьте его вон, а еще лучше сожгите, чтобы никто более на него не позарился. И там, где был штакетник — соорудите стену из фанеры, сейчас я вам скажу, сколько ее вам понадобится... Думаю, листов двести. Ну, быть может, двести пятьдесят... Ну, триста. Не больше.
Ромм, нервничая, закурил.
Довженко искоса взглянул на него, продолжал, не торопясь:
— Загрунтуйте ее, фанеру, и нарисуйте на ней море.
Тут он провел палкой по воздуху, чертя воображаемые волнистые линии.
— И кстати, фильм ваш — морской...
Снова прочертил палкой волнистые линии.
— Море. Спокойное. Синее. А сюда, — ткнул палкой в воздух, — сюда надо вбить гвоздь. Обыкновенный длинный гвоздь. И повесить на нем спасательный круг. И сюда — гвоздь. А на нем — купальный халат.
Снова, презрительно поморщившись, глянул через окно на штакетник.
— Будут люди, которые посчитают это мое разумное предложение за фантазию, но я говорю это вам, надеясь, что вы меня верно поймете. Скажу вам так. Это будет красиво. А штакетник сожгите. Михаил Ильич, почему вы молчите, разве я не прав?
Ромм согласился, что в предложенной идее много заманчивого, однако тревожно поглядел на часы.
Но Александр Петрович не обратил внимания на роммовское беспокойство. Опершись на палку, помолчал. Задумался, возможно домысливая будущую картину — образ Черного моря, и берега, и пляж с морской галькой в подмосковном лесу...
Потом, словно бы очнувшись, посмотрел на стол с разбросанными разграфленными листами.
— Режиссерский?
— Да, кончаем, опаздываем к съемкам, — закивал Михаил Ильич.
Довженко спросил, кто будет играть Потемкина, он видел в Театре киноактера спектакль «Флаг адмирала», поставленный Э. Гариным и Х. Локшиной, там Потемкина играл Борис Тенин; припомнил, как в момент выхода Екатерины на авансцену вышла кошка, спросил, знаем ли мы, что запорожцы называли князя Таврического Григорием Нечесой и что взаимоотношения Григория Нечесы с Запорожской Сечью были наизапутаннейшими...
Время шло.
Незаметно Александр Петрович перешел на космос. Его занимала эта тема давно, он постоянно возвращался к ней; до выхода человека во Вселенную еще было далеко, но он уже говорил об этом как о ближайшем дне человечества. И как всегда — по-своему, по-довженковски, поражая неожиданными метафорами, причудливостью сравнений, поэзией присущего лишь ему языка...
Схватился за голову — вспомнил: его давно ждет приехавший из города сценарист.
И, помахав на прощание палкой, торопливо зашагал к калитке.
Ромм посмотрел вслед, засверкал глазами, прошипел:
— Вопиюще! Потеряны два драгоценнейших часа!
Закурил.
Подошел к окну. Поглядел на злосчастно торчавший штакетник.
— Море, — ядовито сказал. — Синее. Спокойное. А в нем утонул почти целый рабочий день.
Выпустил дым.
— Слушайте, — сказал он проникновенно. — А вам не захотелось поклониться этому человеку? Вот так. Низко-низко. У меня, не скрою от вас, было такое желание. Хотя и злился. Если хотите знать, я боролся с этим желанием как мог. Понимаете, почему низко-низко? Я вам скажу. Тут только что был гений. Да, дорогой мой. Тут был гений. И... и давайте работать, нам-то с вами ничего больше не остается...
ТАЙФУН «ЭММА»
На четвертые сутки похода в моей каюте на «Адмирале Сенявине» поехали чемоданы, перекинулось вертящееся кресло, плексигласовая плитка слезла со стола следом за пепельницей.
С шаловливостью, не свойственной этим массивным предметам, они пустились вперегонки взад-вперед по каюте. Лишь книги на полке, предусмотрительно забранные стальными прутьями, да лампа и вентилятор, крепленные по-штормовому, остались незыблемыми на положенных им местах.
Я взял с собою в путешествие два томика из собрания сочинений Гончарова — и не раскаялся.
Хотя ноги тоже начали выписывать неясные для нас самих узоры, я воспринимал все эти шалости двенадцатибалльного шторма с улыбкой, ибо
