Книга Смерть домохозяйки и другие тексты - Сара Даниус

в Чехии, хотя по ходу развития действия в живых остаются только две из трех. И не успеваем мы прийти в себя, как книга завершается фиктивным литературоведческим комментарием к истории, которую мы только что прочитали. Иначе говоря – бабаягалогией, учением о Бабе-яге.

Звучит скучно? Но нет, Угрешич напрочь лишена таланта делать скучно. Читать ее – значит оказаться в компании блестящего ума. Заодно читатель расширяет свою эрудицию и получает полезный жизненный урок. Проза Угрешич смело балансирует на стыке художественной литературы и эссеистики, она легкая и поражающая воображение, иногда ускользающая, как правило, глубоко интеллектуальная, всегда – заставляющая думать. Кто-то, возможно, скажет – искусственная, «сделанная», но Угрешич – настоящий писатель. По ее произведениям сразу понятно: перо держит в руке человек, а не теоретик. Даже если не копать особенно глубоко, можно обнаружить в романе размышления о старении, особенно о беспощадности его женского варианта.

Угрешич – не пионерка в области бабаягалогии. До нее этим занимались фольклористы и исследователи сказки; в этом отношении самой известной фигурой является Владимир Пропп, который совершил своего рода миниреволюцию в литературоведении, когда описал структуру сказочного повествования в своей книге «Морфология волшебной сказки» (1928).

Однако Угрешич делает нечто иное. Она что-то выбрасывает, что-то добавляет, меняет местами, перерабатывает, изобретает заново, переворачивает с ног на голову. В результате она создает современный миф с феминистским оттенком; одиссею, которая простирается от бетонной многоэтажки Нового Загреба до лесов из славянской мифологии, от постсоциалистического спа-центра – до избушки, пляшущей на курьих ногах, от скрипящих ходунков – до волшебной метлы.

Почему же эта дама преклонных лет так неприятна, просто отвратительна? Потому что ничто не считается в нашей культуре более уродливым, чем женское старение. Старая женщина – словно выпад против цивилизации как таковой. Тем больше причин быть благодарными Дубравке Угрешич за то, что она возвела монумент Бабе-яге, ведьме всех ведьм, матери всех матерей, женщине всех женщин.

Отец всех отцов: Петер Эстерхази

Эссе составлено из двух рецензий, опубликованных в газете Dagens Nyheter 17 мая 2004 года и 7 ноября 2005 года.

Даже если ты не наделен красноречием, тó, как ты завязываешь шнурки на ботинках, выдаст тебя с головой, полагал Джеймс Джойс.

Петер Эстерхази, скорее всего, согласился бы с этим утверждением. В его грандиозном романе «Harmonia Cælestis» («Небесная гармония») истина кроется в незначительных деталях. Она, например, может таиться в кружочке колбасы. Дайте Эстерхази ломтик салями – и колбаса преобразится. По толщине кружочка и по тому, как он уложен на хлеб, писатель может с точностью определить, к какому периоду венгерской истории относится этот бутерброд. Вот, например, перед нами ломтик коммунистической салями, искусно нарезанной матерью писателя:

Таких тоненьких кружочков салями, как у Мамочки, я никогда не видал. Чудо, а не кружочки, через них даже солнце просвечивало. Мы знали, сколько кружков полагалось класть на ломоть хлеба. <…> Во-первых, кружочки не должны соприкасаться или перекрывать друг друга. А во-вторых, нельзя отрезать куски хлеба, на которых могло поместиться больше трех ломтиков колбасы. Сестренка <…> предложила определить идеальный размер ломтя хлеба, при котором достигается наилучший коэффициент использования салями, но думать над этим было бессмысленно, потому что идеальный вариант – половинка булочки, разрезанной вдоль, и слегка, чтобы ямочки только закрыть, намазанная сливочным маслом, а сверху – кусочек зеленого перца и целый кружок салями[97].

За столом собралась послевоенная версия аристократического рода Эстерхази, выдающейся семьи князей, графов, дипломатов, епископов, высокопоставленных политиков и меценатов. Теперь же этот дворянский род, лишенный своих владений, сослан в сельскую местность, а его отпрыски вынуждены следовать строгим правилам, регулирующим потребление колбасы.

И если, несмотря ни на что, на столе появляется еда, то это только благодаря тому, что отец семейства смог устроиться сначала бахчеводом, затем паркетчиком, а затем – подсобным рабочим Будапештского дорожноэксплуатационного предприятия.

Эстерхази управляется с салями с ловкостью фокусника. И, словно исподволь, воссоздает целую страницу истории Восточной Европы ХХ века. Здесь много невзгод и страданий, но сквозь них неизменно просвечивает юмор.

1

Петер Эстерхази – один из крупнейших венгерских писателей, наряду с Имре Кертесом и Петером Надашем. Он родился в 1950 году; ему исполнилось шесть, когда советские войска подавили Венгерское восстание 1956 года. У писателя имеется докторская степень по математике – традиции аристократической семьи не позволили ему заняться гуманитарными науками.

Международную известность принес Петеру Эстерхази роман «Harmonia Cælestis» (2000). Понадобилось некоторое время, чтобы эта небесная гармония появилась на шведском языке, но в конце концов это случилось. Эстерхази может считать, что ему повезло: в качестве переводчиков романа выступили Ильдико Марки и Гуннар Д. Ханссон. Шведский язык в переводе этого романа – словно ослепительный наряд; он сам по себе – достаточный повод, чтобы прочитать книгу. Всем известно, что перевод – это всегда вызов, но по данной работе это не чувствуется, настолько естественно звучит Эстерхази по-шведски.

«Harmonia Cælestis» – семейная хроника объемом в семь сотен страниц, но это очень своеобразное, ни на что не похожее творение. Лишь изредка книга напоминает роман. Какое же определение тогда подойдет? Эпос? Коллективное повествование? Семейная сага? Биография? Трагедия? Комедия? Миф о творении? Собрание сплетен? Ничто из вышеперечисленного – и всё вместе взятое.

У книги нет ни начала, ни конца, и что еще важнее – нет середины. «Harmonia Cælestis» – соблазнительная мешанина из историй и анекдотов. Под обложкой течет поток ситуаций, эпизодов и фрагментарных зарисовок; все они кое-как пришвартованы к реальности; на первый взгляд – полный кавардак. Но если присмотреться внимательнее, легко заметить, что даже самые незначительные фрагменты наделены исторической значимостью и психологической глубиной.

Как, например, эпизод, в котором тетя Рози с отчаянным упрямством заявляет, что еду можно приготовить из чего угодно. И всё может быть вкусным, уж поверьте, никаких проблем. Вот, например, жеванка из лапши с маком. И как делают эту жеванку? – спрашивает мама Эстерхази. В ответ тетя Рози высовывает язык, на котором покоится самая мягкая, тщательно прожеванная и сдобренная густой слюной жеванка из лапши с маком. Угощение предназначено Эстерхази-младшему. Мама Эстерхази хлопается в обморок, папа Эстерхази выносит ее из кухни, давясь от хохота.

Эстерхази-младший, по совместительству –  автор «Harmonia Cælestis», закругляет историю фразой, которая выражает суть эпизода: «Но со временем мать и сама достигла выдающихся результатов в приготовлении жеванки»[98].

2

Так поступать нельзя, сама мысль об этом пугает, но всё же: если скрестить Рабле и Кафку, получится отличный результат. Добавим