Книга Пассажир «Полярной лилии» - Жорж Сименон

она боялась даже подумать, но что все-таки сделала, успокаивая себя тем, что от судьбы все равно не уйдешь.

Зачем ей дочь, ставшая женой капитана? Да еще Ланнека! Этот субъект при каждом наезде домой хочет казаться умней ее сына, настоящего Питара, ученого человека!

«Раз тебе так не терпится ехать с мужем, тем хуже для тебя. Впрочем, ты, пожалуй, права. Теперь, когда судно и наша подпись у него в кармане, он вполне способен не вернуться…»

Существует, конечно, математическая истина. Определяясь по звездам, Ланнек не сомневался, что расчет верен. Но на этот раз был еще больше убежден в своей правоте.

«Принял ли он хотя бы меры предосторожности? Ты уверен, что в случае беды его мать не потребует продать судно и выделить ей долю?»

Есть ведь еще одно действующее лицо — мать Ланнека, старушка в бретонском чепце. У нее лачужка в Пемполе, и она ежемесячно получает от сына шестьсот франков.

Питары бесятся. Шестьсот франков, которые…

Вот и разъяснилась история со страховым полисом!

— Послушай, боцман, морду бить я тебе воздержусь, но…

Боцман — тоже моряк, проплававший тридцать восемь лет, а жена заставляет его развозить овощи на велосипеде. Он сейчас такой жалкий! Стоит опустив голову.

— Но неужели ты веришь в эту чушь?

Боцман молча указал на подкову, вывалившуюся из его мешка.

— Я хотел вас предупредить…

Он все еще привирает. Больше всего ему хотелось припугнуть капитана, как припугнул он феканца, и отыграться на нем за собственную трусость.

— Сволочь ты, сволочь! — укоризненно бросил ему Ланнек и вышел из этой берлоги, где все поставил вверх дном.

Он даже не съездил ему по роже.

— Понимаешь, — объяснил Ланнек Жаллю, — в его положение тоже можно войти, если, конечно, тебя на это хватит. Но нельзя…

Ланнек покраснел и без всякой нужды подал рулевому команду — только бы что-нибудь сказать.

— И все же не случись это так быстро…

Особенно остро вспоминались ему глаза и голос Матильды, когда она, стоя у него за спиной, молила:

«Эмиль! Послушай! Мне страшно».

К несчастью, она была из Питаров, и он не послушал.

А ведь несмотря на всех Марселей от Шандивера и братца-архитектора..

— Я скажу тебе одну вещь, Жаллю, но только молчи.

Это наша с тобой тайна до гробовой доски, ладно? Так вот, теперь я люблю эту… эту…

— Что — эту?

Ланнек вновь видел ее рот, откуда, как у заправского моряка, нашедшего смерть в волнах, вытекала вода; видел ее грудь, которую упрямо тискали мужчины — не потому, что это женская грудь, а чтобы опять пробудить в ней жизнь.

— Я, наверно, не стоил ее, Жаллю, а эта стерва, ее мамаша…

Когда пришло время засыпать свежую могилу на канском кладбище, выяснилось, что Ланнек исчез, и г-жа Питар во избежание беспорядка вышла вперед, недрогнувшей рукой взяла заступ, потом передала его сыну.

— Поминки будут скромные — дома, в семейном кругу, — велела она передать немногочисленным родственникам и друзьям, а прочих оставила у кладбищенских ворот ждать автобуса.

С багровым лицом — воротничок оказался слишком высоким и жестким — Ланнек одиноко занял у Шандивера столик, за которым впервые увидел Матильду.

По чистой случайности оркестр играл «Голубой Дунай», как в Хоннингсвоге, где были такие миленькие венгерки.

Неожиданно взгляд скрипача упал на моряка в трауре, и в музыкальной фразе возникла пауза, которую исполнитель наверстал, ускорив темп…

Марсель сдрейфил! Его обезумевшие глаза взывали о помощи. И ее подал ему Ланнек, мимикой показав: «Не бойся!»

Капитан был бледен. Глаза у него покраснели. Котелок, купленный по случаю похорон, сидел плохо.

Но он покачивал головой, словно повторяя: «Не бойся! Я тебя не трону».

Зачем ему трогать такого слизняка?

БЕЗБИЛЕТНЫЙ ПАССАЖИР

Роман

I

Итальянское судно, пришедшее из Сан-Франциско, стояло у пирса перед зданием таможни. Его освещали огромные, подвешенные к проводам электрические лампы, излучавшие ослепительно яркий свет. Издали это зрелище напоминало съемочную площадку кино: беспорядочно снующие тени; свистки, приводящие в движение подъемные краны и блоки; краски, расплывающиеся в зареве прожекторов; красно-зеленый флаг, кажущийся почти бесцветным на белом фоне.

На черном бархате ясного, без единого облачка, безлунного неба сверкали звезды.

Вода отливала такой же торжественной чернотой и, мерно вздымаясь, опадала возле свай пирса. В ее глади отражались и те неравномерно рассеянные звезды, что были зажжены людьми.

Среди желтовато-белых огней выделялись зеленые — позиционные — и две ровные гирлянды круглых световых пятен — иллюминаторы двух пассажирских судов. На верхушках их мачт сияли маленькие, но яркие звездочки.

На поверхности воды тоже дрожали светлячки — там были невидимые катера и лодки, откуда изредка доносились голоса.

И, наконец, еще две звездочки — ведь всякий свет в ночи становится звездой — поблескивали на деревянном помосте мола, там, где в кромешной тьме прохаживались двое мужчин.

Они не были знакомы друг с другом, и лишь чисто внешне их объединяли красноватые огоньки сигарет, вспыхивавшие ярче при каждой затяжке.

Внизу, у подножья свай, покачивался на воде катер. В нем сидел матрос.

Город Панама-Сити раскинулся в отдалении, за доками и окружавшей их темнотой. Было тихо, лишь изредка тишину разрезал громкий гудок проходившей машины, и от ее фар по небу полоской скользила розоватая прозрачная дымка.

Двое мужчин вышагивали взад и вперед по молу. Через равные промежутки времени красные огоньки сигарет сближались. Оба, видимо, ждали каких-то вестей из города; обоих будто невидимая нить связывала с замершим на воде катером, к которому они поочередно наклонялись.

Наступил час ночи. Ближние огни на рейде — по крайней мере, один из мужчин это знал — принадлежали судну «Арамис», которое ночью прошло через канал, чтобы затем продолжить плавание в водах Тихого океана. Корабль был неразличим во тьме, и казалось, невозможно было определить его размеры. Но, если судить по скромному числу светившихся иллюминаторов, то это был вовсе не океанский лайнер, а скорее небольшое товарно-пассажирское судно.

— Вам надо на «Арамис»?

Один из мужчин остановился в ту минуту, когда огоньки сигарет поровнялись друг с другом. Его голос прозвучал искренним дружелюбием.

Второй выдержал паузу, видимо, пытаясь разглядеть лицо собеседника, и потому какое-то время медля с ответом.

— Возможно… — наконец бросил он небрежным тоном.

Все еще не разглядев друг друга, они теперь уже кое-что знали один о другом. У первого был легкий, едва заметный английский акцент, как у англичан, которые долгие годы прожили в Париже или Лазурном Берегу. Некоторая сдержанность придавала