Книга Одесская сага. Троеточие… - Юлия Артюхович (Верба)

– Эх, я так все это люблю, – сказала однажды Людка, задумчиво поглаживая, как кота, лежащую на коленях медицинскую энциклопедию. – И крови не боюсь, и никаких какашек, гноя. Я бы, наверное, была хорошим хирургом.

Женя удивленно посмотрела на внучку:

– Ишь ты… Это ж надо. Гордеева через поколение таки проклюнулась. Вот же клятая порода.

– А я буду зубным врачом, – внезапно сказала Лесенька.

– О, это хорошо, – похвалила Женя правнучку. – И что, не боишься в чужих ртах ковыряться? А вдруг укусят?

– А я всем, кто не будет слушаться, – Леська интонировала низким командирским рыком, точно как папа Толя в яхт-клубе, – я вырву все зубы!

Дача

В апреле Ксеня объявила Людке:

– Поехали в дом. Вам – дача, я – дома.

Людка поджала губы. Она всю жизнь прожила в шумном дворе, в семье, и до одури боялась огромного сырого дома и высокого забора, за которым не видно и не слышно никого.

– Ну что ты думаешь? Я оплачу скорую, и найми каких-то мужиков, санитаров, что ли, чтобы меня перенесли. Я не хочу все лето в этой душегубке сидеть и смотреть, как коты с крыши окна обсыкают… Дети на воздухе, фрукты своей полный сад, дом отдельный.

– Давайте в июне. Юля в школе до двадцать пятого мая. Да и холодно еще.

– Ты хоть поедь, зелень посади какую-нибудь, клубнику. Будете же в бурьянах сидеть потом. Толика возьми, и смотайтесь на выходных.

Легко сказать – возьми Толика, тем более на выходных. Променять подготовку к гоночному сезону на дурацкий огород? Такое даже не обсуждалось.

– Косточка, это же нонсенс, – отозвался Тося на робкое предложение Люды разбить грядки. – О, а возьми мою маму. Она единственная, кто в сельском хозяйстве хоть что-то понимает. Ей в радость будет.

– Вот еще твоей мамы мне там не хватало! И повеситься сразу на той черешне от счастья!

– Да ладно. Я же просто предложил. Дала бы ей задание, она бы тебе лучше трактора все вспахала.

– Ага, и потом со мной… – Людка кашлянула, – и с тобой все лето жила.

– Э, нет, такого я даже неделю не переживу, – хихикнул Толик. – Ты там купи, что надо. Съездим на неделе после работы, вскопаем.

– Ночью, что ли?

– А что, это только днем можно делать? Вот тебе не угодишь!..

Переезд с Молдаванки на Чубаевку был эпическим и печальным. Двумя трамваями с пересадкой всего не утащишь. Придется брать такси и отдельно скорую с санитарами для Ксени.

Людка плакалась Ниле:

– Мам, я боюсь. Толик все лето в гонках, а я одна в этой глухомани. Там же деревня. Кто-нибудь через забор перелезет, перережут нас ночью, и никто и не узнает. Там столько в доме дорогого. И сад этот. За ним же смотреть надо! А где я – где огород!..

– Дочечка, я к тебе буду приезжать. И даже без Павы. Часто-часто. Зато у детей сопли, бог даст, пройдут на солнышке. И ты сил наберешься. А то сидишь как привязанная в хате.

Кроме бытовых хлопот и сбора детских сумок добавились новые заботы.

– У тебя есть вишневая помада? – спросила Ксеня у Людки, когда та принесла обед.

– Нет, конечно, – удивилась Людка. Из всей косметики у нее были только черный карандаш, который надо было хорошо наслюнявить, чтобы подвести глаза, и такая же «плевательная» тушь в спичечном коробке, купленная у какой-то Лоркиной народной умелицы.

– А какая есть?

– Никакой. Вообще. Я не люблю губы красить.

– Катастрофа, – простонала Ксеня. – Как ты живешь? Можешь купить? Я оплачу. Потом себе заберешь.

– Да зачем мне? Я у мамы спрошу, вроде кто-то на заводе носит. А! – Людка улыбнулась. – Вспомнила! Не надо покупать! У баб Жени какая-то красная была. Но предупреждаю: она, это… очень давнишняя.

– Да не хочу я ее пошлую морковную. У меня цвет лица вообще другой. Купи. Такую темную, красивую. И красимся в этом месяце. У меня уже седина видна.

Людка вздохнула. Мыть, а точнее обтирать сначала мыльной, потом чистой теплой тряпочкой каждый день стокилограммовую полупарализованную Ксеню в ожидании возможного наследства она привыкла, и устраивать генеральную горячую мойку частями раз в месяц тоже. Но покраска волос – это была катастрофа каждые два месяца. Смесь хны и басмы – Ксеня четко диктовала и следила за соблюдением пропорций – нужно было намазать на волосы, выдержать два часа и смыть, вымыть эту красящую все, от рук до постели, травяную пасту из волос. Больше выварки кипятка, не считая холодной. И постель опять менять, потому что все мокрое.

Но Ксеня, несмотря на инвалидность и осознание, что не встанет никогда и проведать, кроме Жени с Нилой, ее никто уже не придет, продолжала оставаться женщиной. Она договорилась на старте:

– Красимся раз в два месяца. Я не буду лежать лахудрой.

А тут на месяц раньше срока. Людка вздохнула:

– Я куплю краску.

– Обещаю, учтем – все лето даже не заикнусь! Но ты разве не понимаешь! Они же все будут смотреть. Все!

На помаду потратились, зато на санитарах сэкономили. Четверо Тосиных курсантов пересадили нарядную Ксению Ивановну Беззуб-Панкову в то самое бархатное тонетовское кресло. Она проплывала через двор с идеально ровной спиной. Безупречно собранная прическа (стричься коротко она тоже категорически отказалась), слегка подведенные глаза и темные губы. На ногах – чулки и новые тапочки. Ксюха царственно пересекала двор, глядя поверх голов на всех любопытных, вышедших на галерею поглазеть. О ней все знали, но никто ее не видел. Только Людка ежедневно вывешивала ее идеальные снежно-белые простыни с вышитыми монограммами.

Первая ночь на новом месте не задалась. В полночь в спальню поскреблась зареванная Юля.

– Мам, я задыхаюсь…

Так будет продолжаться целый месяц. День хлопот по дому и уход за Ксюхой, ночью – дежурство с Юлькой. За зиму нетопленный дом выстыл и отсырел вместе со всеми подушками и одеялами.

Когда в еще прохладные вечера запирались окна, Юлька в чужой неудобной кровати на здоровенной холодно-вогкой подушке начинала заплывать соплями и сипеть. Каждый день к простыням Людка вывешивала на солнышко эти проклятые подушки и одеяла и открывала все окна настежь.

А еще случилось знакомство с соседями.

Визит вежливости нанесла та самая соседка через улицу, которая обнаружила Ксеню после инсульта.

– Не прикармливай ее, – скажет Ксюха после официального визита. – Потом не выгонишь. Она та еще прилипала…

С одной стороны – никто не жил, с другой – обитал в домике-развалюхе алкаш Виталька с двумя чумазыми детьми и женой. Был он из бывших китобоев, из рядового плавсостава. О чем он немедленно сообщил новой соседке, заглянув одолжить трояк.