Книга Зайка - Мона Авад

Она могла бы даже сказать Фоско: «Какая интересная музыкальная подборка», причем с абсолютно спокойным лицом.

– Спасибо, Саманта. Я подумала, что это будет интереснее обычных рождественских мотивов.

– Да, так намного интереснее, – говорю я, а про себя думаю: я, что, сказала это вслух?

На входе она вручила мне бокал с вином, так вот, я, наверное, пью слишком быстро, сли-ишком быстро. Помедленнее, Саманта, черт возьми!

– Всегда хотела съездить в Зимбабве, – слышу я словно со стороны свой собственный голос.

Да что, блин, со мной такое?

– Правда, Саманта? – спрашивает Фоско таким тоном, словно даже зауважала меня.

Я киваю.

– О да. Она ведь такая… – но я не заканчиваю предложение.

Все возможные прилагательные, при помощи которых я могла бы описать эту страну, о которой на деле знаю так мало, вылетели у меня из головы.

– Просторная, – наконец говорю я.

Она ведет меня в гостиную, где, по идее, должны тусоваться «несколько студентов», но на деле на диване сидит лишь один Иона в наполовину расстегнутой парке. Никогда еще не была так рада его видеть. Потом я замечаю еще какую-то тощую девочку-подростка в черном бальном платье – это моя дочь, Персефона, вы еще не встречались? – та сидит, закинув ноги на подлокотник кресла и мрачно листает ленту в телефоне, усыпанном анимешными стикерами. Весь ее насупленный вид говорит о том, что нищий студенческий сброд, который ее матушка притащила в дом, как хромых котят, убил все ее праздничное настроение.

– Привет, Саманта! – говорит Иона, заметив меня. – Я не знал, что ты тоже осталась здесь на каникулы.

В одной руке он держит салфетку с креветкой на шпажке, а другой машет мне.

«Почему ты не можешь просто порадоваться? Почему вечно надо представлять себе худший сценарий?» – прямо слышу я голос матери у себя в голове. Раньше она часто задавала мне подобные вопросы. Но я правда рада видеть Иону. Весь его облик, от лохматых волос до парки, пропахшей сигаретным дымом, действует на меня как мощное успокоительное, и в этот миг мне хочется затянуться им самим, как сигаретой.

– Привет, Иона. Я тоже не знала, что ты здесь будешь.

– Счастливая случайность, – улыбаясь, говорит Фоско.

И вот я сижу на ее диване, разглядывая вазы с вагинальными цветами, собранными в круглые, похожие на шары букеты. Потому что мне нужно, чтобы вокруг всегда были розы – так и представляю, как она говорит об этом флористу, друзьям, студентам. Но тут же чувствую себя виноватой за такие мысли. Эй, вообще-то, она пригласила тебя в гости, неблагодарная ты засранка. А могла провести Сочельник, как ей хочется, в конце концов. И не делиться с тобой ни этими канапе, ни индийскими блюдами. Я улыбаюсь ей и ее мужу, Шелковатому, который как раз к нам присоединился. Он долговязый, с прической, похожей на резинку на кончике карандаша. Он собрал, наверное, уже целый миллион грантов и возможностей поработать в резиденциях по всей Европе, а все ради того, чтобы в итоге разродиться крошечным сборником поэм, написанных на странном языке, который он сам называет «Древо».

Поэты, понятное дело, боготворят его. Мы с ним почти никогда не пересекались, если не считать парочки незначительных бесед, состоявшихся между нами на разных приемах. Здравствуйте, Саша. Как ваши дела, Сара? Я никогда его не поправляю.

Они сидят по другую сторону кофейного столика, на котором громоздятся розовые шары из цветов и подносы с канапе, которые они без конца протягивают нам – «Хотите канапе? Не хотите канапе? Ты уже попробовала канапе, Саманта?»

– Да, просто объедение, спасибо.

Объедение? Ты серьезно?

– Может, еще одно?

– Нет, я пока что сыта, спасибо, – и делаю еще один крупный глоток из бокала под пристальным взглядом Персефоны.

– А я возьму парочку, – говорит Иона.

– Вот и возьмите два, Иона. А лучше три, прежде чем все расхватают. Налетят и крошки не останется!

Шелковатый кивает. Персефона насмешливо фыркает. Судя по тому, как громко она возится в своем кресле, устраиваясь то так, то эдак, – мы ее здорово раздражаем. Иона ничего не замечает.

– Спасибо. Это просто вкуснятина. Я бы и целую сотню съел!

– Ох, мне так приятно!

Мы все наблюдаем за тем, как он довольно жует. Проглатывает. Снова жует. Если бы можно было наблюдать и за тем, как он их переваривает, мы с радостью занялись бы и этим. Фоско снова и снова повторяет, как она рада, что мы пришли. Что все мы здесь, вместе. Что к нам с минуты на минуту придет еще несколько человек. Вот-вот. Но никто не приходит. Вместо этого нас покидает Персефона, невнятно пробурчав что-то насчет того, что она спустится позже – к ужину. Я гляжу в окно на живописную, сказочную улочку. Герцогиня живет буквально через дорогу, вместе со своими золотистыми ретриверами. Ни одна из остальных заек не может позволить себе арендовать здесь жилье, пусть эта улица и называется улицей Дружбы. А все потому, что живут здесь одни засранцы, говорила Ава, всякий раз, когда мы проезжали приветственную вывеску. Я так надеялась, что она позвонит мне сегодня. Но когда телефон зазвонил, это был мой отец. Сначала я не брала трубку, и он звонил и звонил. Я крепилась, готовясь услышать его далекий, надломленным голос и то, о чем он хотел поговорить. Наверное, о том, как празднуют Рождество другие, более счастливые люди. О том, какая там погода и как она отличается от нашей. О жутких ценах. Но только не о маме, о ней мы никогда не говорим. Будь он пьяный, принялся бы описывать мне свою несостоявшуюся курортную базу на побережье Черного моря, которой все равно никогда не будет. Великолепные солевые ванны. Целебные паровые пещеры. А какие там были бы номера, Саманта! Стоит шагнуть внутрь, и ты словно оказываешься во сне! Но при этом чувствовать себя будешь как дома, добавил бы он. Чувствовать себя как дома – это очень важно для курорта.

Но вместо этого, когда я наконец ответила на звонок, он начал рассказывать о том, как я пугалась завывания ветра в большой траве, когда мне было три. Я брал тебя в парк, ты играла, и все было замечательно, но потом налетал ветер, и трава начинала слегка шуршать, понимаешь, о чем я? И когда ты это видела, кричала как оголтелая и бросалась наутек. Вылетала из парка, как пробка из бутылки, и плакала, плакала, плакала. Меня это, Сэм, честно говоря, просто до черта пугало – видеть, как ты несешься вон из шуршащей травы и вопишь вовсю.

Я ничего не ответила. Просто слушала потрескивание в трубке. Слушала, как он дышит. Он уже много раз рассказывал мне эту историю. И заканчивал ее всегда одинаково.

Тогда я немного переживал за тебя, сейчас я уже могу в этом признаться. О том, все ли с тобой хорошо. Мы оба переживали. Но в итоге оказалось, что с тобой все в порядке. Не так ли?

А Иона тем временем рассказывает: