Книга Остановившиеся часы - Андрей Зайцев

Асташев, схватившись за нос моторки, оттолкнул лодку от берега. Рыбак умело вывел лодку в глубь залива и сделал круг, выходя на основной рукав. На Асташева он даже не взглянул больше, будто того уже и не существовало. И Сергей вдруг подумал о том, что рыбак может и не вернуться за ним, просто кинуть его ко всем чертям. Полтинника хватит на бутылку, чего же желать еще?

Но теперь уже поздно было сожалеть. Асташев огляделся. Поначалу место показалось ему пустынным, но сейчас он увидел выше по течению полускрытую деревьями палатку. А вскоре увидел и ее обитателей. К берегу вышли мужчина и женщина, естественно, в купальных костюмах. Мужчина, лысоватый крепыш, сильно загоревший, войдя в воду, обернулся и что-то прокричал. Асташеву показалось, что он кричит слишком громко, ведь женщина находилась всего в нескольких шагах от него. Но спустя несколько мгновений все стало ясно. На берег из палатки вышла еще одна пара. Мужчина, высокий, сутулый, с покрасневшим нетренированным телом, явно контрастирующим с фигурой крепыша, и женщина, хорошо загоревшая, с распущенными темными волосами, лифчик едва закрывал высокую грудь, а узенькие трусики выгодно оттеняли упругие сильные бедра. Асташев продолжал искоса наблюдать за ними, пока не понял, что его заметили. Крепыш, окунувшись, вынырнул и повернул голову в его сторону. И, вероятно, что-то сказал остальным. Теперь все они, как по команде, обратилась к Асташеву лицами, и тому ничего не оставалось делать, кроме как пройти по бережку, отыскивая себе подходящее местечко. Бросив пакет чересчур поспешно, он с досадой поморщился. Так можно и бутылку разбить. Затем быстро разделся и направился к воде, едва сдерживая раздражение. Еще бы. Ведь он рассчитывал на полное одиночество.

Вода приятно охладила кожу. Он постарался сразу забыть о своих соседях. Но почти помимо своей воли время от времени взглядывал в их сторону. Четверка, чем-то неуловимо напоминающая известный в семидесятых шведский музыкальный квартет, резвилась вовсю. Асташев лег на спину. Но крики соседей не давали ему сосредоточиться.

Поплавав еще минут десять, он выбрался на берег и присел возле кустика, доставая из пакета бутылку вина и беляши. Пластмассовую пробку оторвал зубами, сделал пару глотков, как-то запоздало осознав, что холодное пиво сейчас было бы куда как лучше. Соседи, накупавшись и накричавшись, тоже вышли на берег. Было совершенно очевидно, что они изрядно навеселе, особенно мужчины. Но пикник на природе лишь подходил к своему пику. Асташев медленно пил вино, жевал беляш, разглядывая противоположный берег, на котором стоял город. Многое, очень многое изменилось… Белые чайки кружили над водой, высматривая добычу. Алкоголь изменял реальность, выуживая из запутанных лабиринтов памяти, казалось, давно исчезнувшие обрывки далеких событий…

Первым, кого приняла река, был Кирей. Асташев отчетливо помнит его сухое, ловкое тело, дочерна загоравшее в летние месяца. Кирей рос без отца, как и он, с той лишь разницей, что отец Кирея сгинул в зоне, куда попал за убийство собутыльника. Кирей вечно ошивался на речке, то копал по берегу, отыскивая оставшееся со времен войны оружие, наше и немецкое, то ловил рыбу, помогая бракушам. На двери его подвала, куда Асташев с приятелями спускался не раз, было выведено краской Gott mit uns![1]…Известное германское выражение, выгравированное на армейских бляхах. Кирей в то последнее лето много пил. Потом как-то рассказывал Асташеву, что глюки у него пошли, будто из всех щелей в его подвале вылезли пауки и хотели сожрать его… Пауки в половину ладони. Он показывал их величину Асташеву, постукивая ребром правой ладони по раскрытой левой. А в глазах его было что-то темное, мутное, и нельзя было понять: врет он или правду говорит. А может, он тогда уже что-то предчувствовал? Кто знает… В конце августа он внезапно пропал. Никто не знал, где он и что с ним. Потом его тело выбросило ниже по течению. Раздувшееся от воды и, как говорили очевидцы, со следами резаных ран. Утонул ли он сам или кто-то помог ему, так и осталось загадкой. Плавал он хорошо, но по пьяни чего не бывает? Правда, до Асташева дошли слухи, что ему отомстили его приятели-бракуши за то, что тайно проверил чужой порядок. Все могло быть. Виктор Савельев перед своим уходом в армию намекнул Асташеву, что обо всем знает Сотник, мрачный бракуша лет сорока, много чего повидавший и посвященный во все более или менее значительные криминальные происшествия в поселке. Но Сотника раскрутить не могли даже менты, а вскоре он сел лет на восемь, и с тех пор Асташев никогда его не видел.

Когда в бутылке осталось на треть, он достал из пачки сигарету и закурил. Солнце поднималось все выше, и он забрался подальше в тень. Здесь, в зарослях, его уже никто не мог видеть. Докурив, он решил обследовать местность. Ему вдруг пришла идея вернуться сюда с палаткой, совсем как в старые времена. У Петра Александровича палатка была.

Его блуждание завершилось как-то неожиданно. Пробираясь сквозь заросли, он вышел на полянку и увидел метрах в двадцати от себя ту брюнетку с огромной копной распущенных волос. Женщина, как ему показалось, успела его увидеть и повернулась к нему спиной. Но дальше все происходило так, будто она совершенно не подозревала о его присутствии. Сняв с себя лифчик и трусики, она начала спокойно выжимать их. Асташев замер, несколько мгновений не отрываясь взглядом от роскошного женского тела, потом вздрогнул, как бы избавляясь от внезапного наваждения и тихо ступая, удалился прочь. Вернувшись к месту своей «стоянки», допил вино, погружаясь все больше в мир ностальгических воспоминаний, не всегда приятных и порой даже болезненных. Удивительно, но он даже не подозревал, что это когда-нибудь еще сможет так взволновать его…

Ему слышались голоса. Много голосов. Каждый из говоривших пытался перебить другого и высказать что-то свое. Было странное впечатление, что никто никого не понимает и не понимает сам себя. В многоголосом хаосе, вавилонском смешении языков как бы присутствовало нечто манящее и отталкивающее одновременно. Он чувствовал, как все в нем медленно убивается этими голосами. Пространство заполнялось звуками, происхождение которых он не смог бы определить. Голоса стихали, переходя в шепот. Иногда у него возникало ощущение, что это шепчут сотни насекомых, ползущих по дну пересохшего озера. Шепот, казалось, проник внутрь его тела, и это было сродни безумию. Он бежал по сухой, потрескавшейся от беспощадного зноя земле, пытаясь выбраться из котлована-ловушки. Не выдерживая напряжения, лопнули барабанные перепонки, и в голову как будто хлынул расплавленный свинец…

Асташев открыл глаза и приподнялся на локтях. Полуденное солнце застыло в небе прямо над ним. Моторная лодка кружила в заливе. Сидевшие в ней двое парней как будто высматривали кого-то. Асташев стряхнул ладонью песок со щеки и поднялся, шагнув к воде. В глазах рябило, он словно еще слышал этот жуткий шепот. Войдя в воду, Асташев несколько раз ополоснул лицо, чувствуя, как приходит в себя. Моторка вышла из залива, скрываясь из виду.

Асташев, сложив руки, нырнул и, почти касаясь дна, плыл, уходя все глубже и глубже, пока ему хватало воздуха. Дна он уже не достигал, здесь была яма и, перевернувшись, начал подниматься наверх. К нему вдруг пришло старое хорошо знакомое ощущение того, что он не сможет вынырнуть; рот инстинктивно откроется, в слепом гибельном движении глотая речную воду. Он вспомнил, как один его приятель в Москве, занимавшийся подводным плаванием, рассказывал о трех последних метрах перед поверхностью, которые должен пройти аквалангист, поднимающийся с приличной глубины. Эти метры заключают в себе нечто большее, чем все предыдущие. Самое трудное — удачно преодолеть эти три метра, иначе… Впрочем, для профессионала это не имеет особого значения, все дело в привычке и степени тренированности. Но у него нет сейчас акваланга за плечами и ему не грозит разность давлений и кессонная болезнь. Для него все свелось к борьбе того, что он хочет, и того, что сможет. Он вынырнул, вдохнув полной грудью, и даже попытался улыбнуться тому секундному бреду, который внезапно настигает человека в критической ситуации и также быстро отпускает. Он плавал в заливе, время от времени ловя себя на мысли о том, что как будто хочет что-то проверить, что-то разрешить, то, что, возможно, не удалось ему раньше?