Книга Дневник. 1873–1882. Том 2 - Дмитрий Милютин

Приехав домой, я нашел у себя ожидавших уже несколько часов начальников главных отделов Военного министерства, адъютантов и некоторых других лиц. Впрочем, они не задержали меня; остальную часть дня я провел с тремя дочерьми и сыном, занимался разборкой привезенных с собою и ожидавших меня бумаг.

Вчера, в пятницу, назначен был смотр всем войскам Петербургского гарнизона; но он был отменен по причине сильного мороза, и я употребил часть утра на разъезды по дворцам. Застал только великого князя Владимира Александровича, который говорил исключительно о неудачной Текинской экспедиции. По возвращении домой я принимал бóльшую часть начальников главных управлений, и разговоры с ними продлились до 6 часов. Вечером завален бумагами.

Сегодня имел я доклад у государя, в присутствии великого князя Владимира Александровича. О политике почти не было разговора. Гораздо позже, как потом я узнал, государь принял князя Горчакова с Гирсом. Я же между тем почти всё утро провел в разъездах: поздравил великую княгиню Екатерину Михайловну по случаю ее именин, посетил 3-ю военную гимназию и сделал несколько визитов; между прочим – государственному контролеру Сольскому, с которым встретилась надобность переговорить по делу Одесской следственной комиссии, и Валуеву, у которого просидел довольно долго. Беседа была интересная: о настоящем натянутом положении и внутренней, и внешней политики, о ненормальном ведении дел дипломатических и проч. Валуев коснулся давнишних своих проектов преобразования Государственного совета; рассказал кое-что о недавнем пребывании своем в Баден-Бадене, где виделся с государственным канцлером.

Среди этого разговора нашего приехал Гирс, который передал нам интересные подробности своей первой встречи с канцлером и бывшего сегодня доклада у государя. Князь Горчаков в присутствии барона Жомини хотел было озадачить Гирса, приняв грозный, начальственный тон; по словам Гирса, произошла сцена довольно бурная: Гирс разгорячился, поднял голос и канцлер укротился. К удивлению, государь как будто не замечает слабоумия князя Горчакова; и надобно сказать, что последний перед государем умеет удивительным образом подтянуться на каких-нибудь четверть часа. Но после такого кратковременного напряжения душевных сил, едва выйдя из дверей царского кабинета, он снова опускается и начинает обычное свое самовосхваление, доходящее до предела, близкого к форме умственного расстройства, называемого «горделивым умопомешательством». Для него не существует ничего в мире, кроме его собственной особы; делами он не занимается, да и не в состоянии заниматься.

Если он останется официальным главою Министерства иностранных дел, а Гирс будет негласным работником, если на главных дипломатических постах будут оставаться прежние личности, то едва ли можно ожидать лучшего оборота дел, даже несмотря на перемещения их одного на место другого. Убри едва ли будет в Вене действовать успешнее, чем действовал до сих пор в Берлине; Новиков окончательно уронит наше положение в Константинополе; князь Лобанов будет нулем в Лондоне, да и Сабурову едва ли удастся уладить дело в Берлине. Недаром в публике острят: «А вы, друзья, как ни садитесь, всё в музыканты не годитесь».

С Сабуровым я встречался уже два раза, мы сговорились съехаться, чтобы потолковать [основательно] о программе предстоящих ему переговоров с князем Бисмарком. Но я начинаю опасаться, что и тут ничего не выйдет;

потому, во-первых, что секрет уже нарушен, а во-вторых, потому что Сабуров, как мне кажется, несколько легкомысленно относится к своей задаче.

В самый день приезда в Петербург я имел во дворце коротенький разговор с великим князем Константином Николаевичем о современном нашем внутреннем положении. Он просил меня заехать к нему на днях, чтобы докончить начатую беседу.

Между тем из Болгарии и Черногории получены известия не совсем благоприятные. Князю Александру не удалось составить новый смешанный кабинет, во главе которого стал бы Каравелов; народное собрание не согласилось изменить свой адрес; решено распустить собрание. Шепелев предсказывает важные усложнения. Из Черногории же получено известие о кровопролитном столкновении турок с черногорцами в Гусинье. Подробности еще неизвестны, но, кажется, черногорцы одержали верх, с большими, однако же, потерями.

26 ноября. Понедельник. Вчера утром я сделал несколько визитов, между прочими – Сабурову, Абазе, Грейгу и другим. С Сабуровым мы имели довольно продолжительный разговор, в котором я, со своей стороны, старался уточнить, что переговоры его с Бисмарком не представляли бы для нас никакой положительной цели, если б оставлен был в стороне вопрос восточный. Для нас это самое больное место, и вся наша забота именно в том и должна состоять, чтобы не допустить никаких изменений в нынешнем status quo на Балканском полуострове. Сабуров в присланной мне накануне записке своей возлагает слишком большие надежды на предполагаемое усиление наших морских средств в Черном море. Я доказывал, что создание флота не может быть делом двух-трех лет, особенно при настоящем взгляде Морского министерства и настоящих финансовых средствах.

С Александром Аггеевичем Абазой также имел я продолжительный разговор о настоящем внутреннем положении России; он высказывал мысль о совершенной необходимости новых существенных реформ в государстве. Я возражал, что не имею никакой надежды на осуществление такого желания в близком будущем, так как необходима для того полная перемена и в личном составе, и в настроении высшей правительственной власти.

Грейга не застал дома; но едва возвратился к себе, как он сам ко мне приехал. Мы переговорили только о средствах к сокращению расходов военных, чтобы уравновесить смету будущего 1880 года. При заявленных Военным министерством цифрах ожидается в общей росписи дефицит до 25 миллионов, чего допустить невозможно.

Нынешний день прошел весь в торжествах по случаю Георгиевского праздника. Утром обычный выход и внутренний парад в залах Зимнего дворца; потом обед на 750 кувертов. Всё обошлось по заведенному порядку. За столом государь произнес сначала тост в честь императора Вильгельма, старейшего из георгиевских кавалеров 1-й степени; затем тост всем кавалерам этого ордена; после чего я принял на себя (как старший из кавалеров 2-й степени) поднять бокал за здравие и долгоденствие самого государя. Как следовало ожидать, тост этот вызвал шумные и продолжительные возгласы «ура!» при звуках народного гимна.

Сегодня нашел я у себя в числе визитных карточек и карточку князя Горчакова.

27 ноября. Вторник. После моего доклада государь приказал мне подождать прибытия князя Горчакова с Гирсом, на случай если б у них в докладе оказалось что-либо, требующее моего присутствия. Однако же Гирс предварил меня, что у них нет вовсе никаких дел, кроме канцелярских мелочей, а потому я и не остался, а воспользовался свободным утром, чтобы сделать еще несколько визитов; между прочим – министру внутренних дел Макову. По дороге заехал в Военно-юридическую академию и в приготовительные классы Пажеского корпуса.

Позже был у меня генерал Гурко. Он выражал сетования свои на настоящие неловкие отношения его с наследником цесаревичем, который, будучи корпусным командиром, а следовательно, подчиненным главному начальнику округа, не хочет войти в свою роль и ставит его, Гурко, в самое фальшивое положение. С самого назначения генерала Гурко в настоящую его должность наследник цесаревич не скрывал своего к нему нерасположения.