Книга "Еврейское слово". Колонки - Анатолий Найман

Теперь о пьесе. Надо сказать, что Кроммелинк замечательно разбирался в принципиально иллюзорной природе представлений. Про это и написал. В главную героиню влюблены все мужчины, один так, другой этак, она их влюбленностями играет, ими самими повелевает, приближает, отдаляет, унижает. К женщинам относится снисходительней, но тоже свысока – ее обольстительности не соперницы. До мужа ей нет дела, не ставит его ни во что, он болен, она ждет его смерти. Это первый акт. Второй начинается его смертью, организацией похорон, подготовкой к переменам. Они происходят, но такие, каких никто не ждал. Уже в конце первого акта появляется молодая женщина, которую принимают за его дальнюю родственницу. Оказывается, она его возлюбленная – любовница, которую он горячо, глубоко и преданно любил, делал проникновенные, возвышенные, трогательные признания, писал прекрасные письма. Чего никогда не получала от него жена. Только равнодушие. Он не испытывал к ней интереса, на ее измены не обращал внимания. И когда с его смертью она узнает правду, все в ее жизни – и в пьесе – переворачивается. Не он ей был чужой, а она ему. Ее представление о себе было как о предмете всеобщих вожделений, зависти, как о победительнице. А оказалось, что, позови он ее, достанься ей хоть часть любви, какую он чувствовал к той, – и ничего больше не надо, ни чьих влюбленностей, ни романов, ни репутации светской львицы.

Первый акт был прелесть, сплошное веселье, буффонада, полет. Масса света, чудные костюмы, точно выбранная музыка, просторно сконструированная сцена. Мы от таких спектаклей отвыкли. За комедию, водевиль, фарс, оперетту выдается по преимуществу непристойность, похабель, площадной стеб. Во втором акте вперед вышли «чувства», радости поубавилось, смех вытеснили переживания. Но все равно это был другой театр. Мы живем торжественно и трудно, как сказал поэт, и более или менее такую же жизнь нам показывают со сцены. Это русская традиция – идейности, сострадательности, актуальности. А «Прощай» – зрелище. Без интеллектуального давления.

Хотя, когда выходили из зала, я услышал, как идущий сзади мужчина говорит спутнице: «Это они к снятию Лужкова поставили. Что все от героини отвернулись – как от него»… Политизированная страна. Представления о представлениях.

26 октября – 1 ноября

О достоинствах творческой личности мы судим по лучшим ее произведениям. Авраам Б. Йегошуа – писатель редкостного настроя, содержания, знания человеческой природы, замечательный писатель. Лет пятнадцать назад я прочел его роман «Г-н Мани», в английском переводе. По-русски он вышел в маленьком иерусалимском издательстве и не был замечен, а жаль, такие книги нечасты. Сейчас в серии «Проза еврейской жизни» вышла «Смерть и возвращение Юлии Рогаевой» (издательство «Текст»). Тоже прекрасная книга, она выходила по-русски и раньше.

Йегошуа – сабра, семья жила сперва в Палестине, теперь в Израиле, уже пять поколений. Говоря об израильтянах, мы часто забываем об одной из самых радикальных перемен, происшедших за последние 60 лет с евреями как нацией. Из народа, преимущественно со всех точек планеты эмигрирующего, они превратились в собирающийся в едином месте – иммигрирующий. Разумеется, оседали и в Америке, и Германии, но большинство уезжало в Израиль, и все к этому привыкли. Поэтому первое, что привлекает особое внимание в книге «Смерть и возвращение Юлии Рогаевой», это сюжет – острый, драматический и, необходимо прибавить, отнюдь не выдуманный. Оказавшаяся по стечению обстоятельств в Иерусалиме русская женщина, решившая без права на жительство задержаться в стране как можно дольше, погибает в одном из терактов. Гроб с ее телом отправляют в российскую глубинку, чтобы подросток-сын и старуха-мать похоронили ее на родине. Новые обстоятельства становятся причиной того, что ее должен сопровождать начальник отдела кадров хлебопекарни, где она работала уборщицей. К нему присоединяются два газетчика, в России встречает израильский консул – таким образом героиня реэмигрирует из Израиля.

Это роман-притча. Я уже упоминал в газете о, с моей точки зрения, недостатках этого жанра. Приточность, то есть второй, аллегорический план истории ограничивает свободу действий персонажей. Притча ведет к заведомо известному концу, получается что-то вроде того пресловутого висящего на стене ружья, которое в последнем акте обязано выстрелить. Но притча «Рогаевой» содержит такое обилие символов, и все они так самостоятельны и по собственной воле (на вид, по крайней мере) выбирают направление, что не вызывают подозрений в своей органичности. Хлеб – основа биологической жизни и основа Божественной заботы о человеке, он тот же самый, который ели вместе с Моисеем вышедшие из Египта. Но в книге его пекут в известной на всю страну хлебопекарне в печах, оборудованных по последнему слову техники. Поступки действующих лиц психологически абсолютно оправданы, мотивы их не просто достоверны, а единственны. И хотя они выступают не под именами, а под названиями своих формальных характеристик: Старик, Кадровик, Журналист – это живые люди в обыденной действительности, в реальной топографии города, степи, зимы, в безошибочно написанных интерьерах лачужек, квартир, заводского цеха, заштатного аэродрома, военного грузовика. И вместе с тем пространство, в котором они живут, их встречи, их мысли и слова нагружены содержанием под стать ветхозаветному.

Главное же, что это роман о любви. Опять-таки вполне реальной и конкретной. Но в то же время совершенно естественно объясняемой и стыкующейся с платоновской философией. О которой ясными словами говорит в напряженной ночной сцене один из персонажей – заваривший весь сыр-бор с поездкой, по первому впечатлению поверхностный демагог, в молодости учившийся на философском факультете. Таковы, более или менее, все герои Йегошуа. В них нет плоскости, они неожиданны, они меняются не только в зависимости от существенной перемены обстоятельств, но и сиюминутной атмосферы. Как это только и бывает с живыми людьми. Любовь завладевает ими, как всеми нами, – необъяснимо, даже алогично. Самая тонкая, и точная, и пленительная линия сюжета – то, как принимавший Рогаеву на работу Кадровик, не запомнивший ее, обративший на нее ровно столько внимания, сколько на любого другого, понемногу проникается все более глубоким чувством к ней, можно сказать, влюбляется. Ее лицо ускользнуло от него при той служебной встрече. Оно воссоздается в его воображении из рассказов о ней, из взволнованности тех, кого задел облик и манеры этой женщины, кто не мог пройти мимо ее красоты. Потому – чтобы не замутнять этот складывающийся в его сознании образ – он и отказывается взглянуть на нее в морге, потом в сопровождаемом им гробу, потом на отпевании в церкви. Потому же она единственная, кто имеет в книге реальное имя, Юлия Рогаева, а к нему и второе, приснившееся герою – Мириам.

Ее бывший муж вынужден встречать гроб с покойницей в аэропорту затерянного в снегах русского города. Они давно разведены, он оскорблен и унижен тем, как она с ним поступила. Обстоятельства еще раз складываются непредсказуемо: ее и тем, кто ее сопровождает, в частности четырем израильтянам, предстоит добираться по ледяной пустыне до крохотной деревни, откуда она родом. Желчный, озлобленный, придавленный обычной российской жизнью, муж называет Израиль адом. Погружаясь все глубже в стужу бескрайних просторов, траурный эскорт мог бы вспомнить о последнем, девятом круге ада у Данте – ледяном озере, в которое вмерзли по пояс его обитатели. Но настроение и мысли их иные. Главному герою, как и читателям, ясно, что ад везде, что убийцы, несущие на себя пояс шахида, так же как бедность, напряжение, трудность проживания каждого дня в замерзшей стране, – это составляющая обыденной жизни человека.