Книга Замороженный мир - Дмитрий Емец

Мышка была умненькая, быстрая, в движениях деловитая. Она долго бегала вокруг сарая, двигала носиком и влезала внутрь через выбитые окна. Репка мышке понравилась. Она ее купила и выгрызла внутри комнатку. Маленькую-маленькую, в том месте, где крыша на сарае еще сохранилась. В этой комнатке она жила примерно с полгода в страшном холоде, пока к сараю не подвели электричество. Тут мышка воспрянула духом и выгрызла в репке окошки. Затем, не снижая темпа, подлатала крышу и устроила в репке магазин.

А однажды утром оказалось, что у мышки есть семья, магическим образом возникшая одновременно со старым микроавтобусом «Форд». Муж Мышки ездил за товаром, взрослые сыновья работали в торговом зале, дочка вела бухгалтерию. Пока все это происходило, Мышка осмотрелась и, найдя, что потолки у сарая высокие, выгрызла в репке еще второй этаж, а на втором этаже – гостиницу на шесть номеров. В этой гостинице она летом поселяла дачников, которые по неведомой причине считали Копытово природой, а зимой сдавала номера как отдельные квартиры. Беспокойная Мышка на этом останавливаться не собиралась и задумывалась, не выгрызть ли ей еще и банкетный зал, который можно сдавать для проведения разных мероприятий.

Рина искала на полках, что было заказано Суповной, а сама поглядывала на Мышку. Мышка ходила с греющимся у нее на сгибе мягкой руки месячным внуком и деловито, все на свете примечая, посматривала по сторонам. Что-то поправляла свободной от малыша рукой, двигала, наводила в магазине уют. Муж Мышки, почесывая живот, стоял снаружи у открытого окна и обсуждал с кем-то, можно ли приварить на «Форд» дверь от «Газели». И по тому, как охотно и многословно он это обсуждал, Рина чувствовала, что дверь так никогда и не будет приварена. Мышка вот никогда ничего не обсуждала. Мысль у нее была равна действию. Она никогда ни в чем не сомневалась, и Рине хотелось быть такой же, как она.

Когда, все купив, Рина вышла из магазина, Гоша рыдал. Привязанный к дереву ослик объедал с коры муравьев.

– Ты что, хищник? Ты уверен, что ослики едят муравьев? – спросила у него Рина.

Словно поняв ее, Фантом задумался. Рина поняла, что точных указаний от природы, что он ест, а что нет, он пока не получал.

– Существует пять языков любви! Прикосновения, слова поощрения, помощь, подарки, время! В среднем человек использует не больше двух, а на остальных не говорит вообще! – произнес с ослиной спины Гоша.

– Ногу подвинь, философ! Я под тебя покупки подсуну! – велела Рина.

Она кое-как дотащила Гошу до писательского подъезда, а оттуда уже Лохмушкин с Ивановым перенесли его к себе в квартиру.

– Благодарю, друзья мои, благодарю! За автографами приходите завтра! И ты, бутуз, приходи! – поощрял их Гоша, обнимая Лохмушкина за шею и похлопывая поэта по щеке.

«Обнаженный нерв эпохи» втайне обижался, но, будучи человеком культурным, предпочитал вежливо улыбаться.

– Хах! Вечно Лохмушку с кем-то путают! – сказал Иванов. – Приезжает он как-то на выступление! Приходит в книжный, а там какая-то мама дочку с его книжкой стихов фотографирует. Ну, Лохмушка как бессмертный классик радостно придвигается поближе, чтобы тоже запечатлеться, а мамаша ему строго так говорит: «Мууущина! Покииньте, пожалуйста, кадр!»

– Она не так все сказала! Ты переврал! – чуть не плача, взвыл Лохмушкин.

– Но из кадра она тебя прогнала?

– Она не знала, что это я!

– Ну правильно! Стихи у тебя какие? Стррррррасть и торррржество! Вот она и ожидала атлета с сердечками в глазах – а тут какой-то баранчик из мультфильма!.. Нет, Лохмушка, хоть ты до дыр загладь ослика, а все равно тебя забудут! Поэт, чтобы стать классиком, во-первых, должен иметь донжуанский список, во-вторых, быть нищим, а в-третьих – погибнуть на дуэли. Ну так и быть! С дуэлью я тебе помогу! Как тебе дуэль на сковородках?

Рина засмеялась:

– Можно и не на сковородках. У нас есть Макс. Он, правда, добрый, но если кто-то при нем начинает заикаться, Макс решает, что его дразнят.

– А стреляет он хорошо?

– Отлично стреляет.

– О, тогда надо их познакомить! Лохмушка тоже заикается, когда хочет у издателя денег в долг попросить. Так что Макса мы взбесим!

– Молчи, ничтожный! – Лохмушкин, чуть не плача от досады, хотел пнуть Иванова, но попал ему по ботинку и отшиб себе палец на ноге.

В писательском подъезде Рина пробыла недолго. Гошу Лохмушкин и Иванов затолкали в дальнюю комнатку, вручили ему кипу бумаги, три шариковые ручки и банку с вареньем.

– Варенье – это мозг кормить! – объяснил Лохмушкин.

Гоша щелкнул на него зубами, и поэт ушел, всепрощающе улыбаясь и покачивая головой. Гоша же, не теряя времени, схватил ручку и жадно начал строчить, роняя на бумагу капли варенья.

Копытца Фантома выбивали дробь по ступенькам. Рина обошла все этажи, щедро раздавая ослиное вдохновение, и карманы в попоне заполнились продуктами. Лохмушкин остался присматривать за Гошей, который уже съел банку варенья и в нетерпении изломал две ручки из трех, мстя им за то, что они писали слишком медленно.

– Вернем его вечером, и нетленную прозу его не похитим! – пообещал Лохмушкин.

Писатель Иванов пошел провожать Рину. Ему хотелось прогуляться, а ослика погладить уже напоследок. Фантом не нуждался в понукании. Вести его обратно было просто – требовалось лишь соблюдать определенные ритуалы. Возвращался он в ШНыр всегда по одной дороге. В строго определенных местах останавливался и получал половинку яблока или баранку. И горе – если этой баранки не оказывалось. Приходилось бежать в Копытово или в ШНыр и пополнять запасы, потому что Фантом, хоть и раздаривал гениальность направо и налево, был все же типичным ослом и обещаниям «Да иди же ты, скотина! Не артачься! Потом три яблока дам!» не верил.

По дороге, почесывая заросшую шею, Иванов вспоминал умершего писателя Воинова и, продолжая любимую его тему, рассуждал, горят ли рукописи.

– Понятно, что чисто технически горят, конечно. И книги горят. В макулатуру их сдают, в сырой гараж ссылают, на газетку у мусорника выкладывают. И даже если допустить, что где-то в Сети в бесплатной библиотеке и сохранился файл – то кто станет его искать, если писатель забыт?

Тут Иванов перестал трагически чесать шею и ради разнообразия поскреб короткими пальцами спину.

– А у меня другая теория! Теория растворения! – набравшись храбрости, выпалила Рина. – Вы в вечность души верите? В бессмертие?

– Ну… – осторожно сказал Лохмушкин, – верю. Допустим.

– Тут надо не «ну верить», а верить! – сказала Рина с укором. – Тут вот в чем штука! Если душа бессмертна, то она вбирает в себя все! Все впечатления, разговоры, даже эстрадные песенки. И уж, конечно, все книги, которые она прочитала!

– Даже стихи Лохмушки? – спросил Иванов с интересом.

– Все! Представим, что Лохмушкин написал стихотворение, которое не издали, но он прочитал его вслух на творческом вечере! И вот для пяти человек оно стало самым важным в жизни! Растворилось в их личностях, повлияло на судьбу, разделило их бессмертие! То есть даже не напечатанное стихотворение бессмертно! Не материальный носитель, которым растопят, конечно, буржуйку, а это, главное!