Книга Власть в Древней Руси. X - XIII века - Петр Толочко

Никакого господства на вече простых людей, от которых, будто бы, и зависело вечевое решение, как уверяет И. Я. Фроянов, не могло быть по определению. По существу, это признает и он сам. Пожурив П. П. Толочко за то, что он считает будто на киевском вече у Туровой божницы верховодили «мужи лучшие», он затем соглашается с этим. «Мы не только не исключаем, но и предполагаем руководство вечем со стороны «лучших мужей. На то они и лучшие»».[524]

Разноречивые мнения вызывает вопрос о регулярности вечевых собраний и регламентации их деятельности. Выводы, к которым приходят исследователи, не всегда учитывают неполноту наших источников. Это в первую очередь относится к утверждению о нерегулярности вечевых собраний. Определенно на страницы летописи попала лишь часть свидетельств о вечах, что не может дать объективной картины о степени регулярности функционирования этого института. Однако, если бы их было и больше, как это имело место в Новгороде, вряд ли бы наш вывод в этом был принципиально иным. Здесь можно согласиться с С. В. Юшковым, что на всех событиях, которые предшествовали созыву веча, лежит печать чрезвычайности.[525] Действительно, они собирались по необходимости.

Нет у нас и оснований предполагать четкую регламентацию вечевых собраний: конкретное место их созыва, вечевую избу, обустроенную инфраструктуру, протокольные записи, систему голосования при принятии решений и др.[526] Но если бы все это у веча имелось нам впору было бы утверждать о наличии на Руси в домонгольское время парламентов, земельных и городских. Конечно, ничего этого еще не было и, по условиям времени, не могло быть. Как следует из многочисленных свидетельств летописи, даже термин «вече» не обрел в древнерусское время своей содержательной однозначности. Им одинаково обозначались и общегородские собрания, на которых объявлялись важные государственные решения, и собрания более камерные — совещания отдельных групп знати, военные советы во время походов, советы князей со своим окружением.

К числу едва ли не основных вопросов, будто бы, относившихся к компетенции веча, как считали некоторые исследователи, являлось избрание князей и других высших представителей исполнительной власти. Подтвердить это утверждение фактически нечем. В летописи для этого нет свидетельств. Вече могло повлиять на княжеские поставлення, как это имело место в Киеве в 1068 и 1113 гг., но никаким правом избрания князей не обладало. Да на Руси и не было такой практики. Даже и в Новгороде, который был волен в князьях. Новгородцы приглашали на стол князей и изгоняли их, но это никак не подпадает под определение избрания.

Как правило, кандидаты на новгородский стол определялись или великими киевскими князьями или владимиро-суздальскими на финальном этапе древнерусской истории. Их судьба зависела не столько от новгородского веча, сколько от складывавшейся общерусской политической конъюнктуры. И не случайно смена новгородских князей происходила всякий раз как только менялась власть в Киеве или же тогда, когда Новгород попадал в сферу влияния владимиро-суздальских князей. Следовательно, кандидат на новгородский сто л определялся не на вече, а в княжеских дворах Киева или Владимира на Клязьме.

Разумеется, новгородцы не были безучастны в этом княжеском выборе. Могли не согласиться с предложенной кандидатурой или изгнать неугодного им князя, но все эти действия претворялись в жизнь не широкими демократическими низами Новгорода, а боярскими партиями, ориентировавшимися на Киев или Владимир на Клязьме.

Еще меньше оснований говорить о вечевом избрании князей в других древнерусских городах.

Все сказанное выше не является основанием для отказа вечу, как это имеет место в работах ряда исследователей, в политическом институциональном характере. Если бы это было так, тогда в вече не было бы никакого смысла. Князья не обращались бы к нему за поддержкой и расположением, боярские партии не пытались бы заручиться его согласием на нужные им решения, а широкие демократические низы не прибегали бы к мятежам, когда решения эти их не устраивали. Нет сомнения, что вече являлось публичным институтом, не выпадавшим из других ему подобных в древнерусской государственно-политической жизни. Таких, как княжеские съезды, которые также не отлились в регламентно четкие институциональные формы, но без которых трудно представить систему власти на Руси. Это верно и в том случае, если согласиться с М. С. Грушевским, полагавшим, что вече не правило само, но являлось коррективом княжеско-дружинного управления.[527]

Вместо заключения

Исследование социальной природы властных институтов Руси X–XIII вв. представляется уместным завершить еще одним, без которого невозможно объективно постичь характер ее государственности. Речь идет о Русской православной церкви. Появившись на исходе X в., когда Русь уже прошла длительный путь своего становления и развития, она сравнительно быстро заняла в ней одно из важнейших властных мест.

В исторической литературе, как правило, подчеркивается тесная связь церкви и государства, но, думается, такая констатация не вполне адекватна явлению. Точнее говорить не просто о «тесной связи», но о том, что церковь являлась органическим элементом государства. Наследуя византийский образец, она признала своим главой великого киевского князя, который законодательствовал в церковной сфере и обладал правом участия в поставлении епископов. Аналогичными законодательными правами на земельном уровне обладали и удельные князья.[528]

Летописная повесть об испытании веры свидетельствует, что для русской правящей верхушки этот выбор был больше, чем только вероисповедальный. По существу, это и обретение нового строя жизни, основанного на законе. Не случайно, Владимир спрашивал миссионеров, прибывших к нему с предложением принять их веру: «Что есть закон ваш?». А киевские бояре, пораженные рассказом русских послов о греческом богослужении, заявили Владимиру свое согласие на принятие новой веры со ссылкой на авторитет княгини Ольги. «Аще бы лихъ законъ гречѣский, то не бы баба твоя прияла».[529]