Книга Власть в Древней Руси. X - XIII века - Петр Толочко

Необычное вече состоялось в 1231 г. в Галиче. Его созвал Данило Романович, но было оно не общегородским народным собранием, а фактически советом ближайших сторонников князя. В летописи о нем сказано следующее. «В лѣто 6739. Самому же Данилу созвавшу вѣче, оставьшуся въ 18 отрокъ вѣрныхъ, и съ Дѣмьяномъ тысяцкымъ своимъ, и рече имъ: „Хочете ли быти вѣрни мнѣ, да изииду на враги мое?“»[514] Трудно сказать, имеем ли мы здесь исчерпывающую информацию об участниках веча. Ведь если на нем присутствовал тысяцкий, то реальное число участников могло быть и большим, чем об этом говорится в летописи. Но определенно оно не было общегородским народным собранием, как называл его М. Ф. Владимирский-Буданов.[515] Судя по продолжению этого известия, на вече не только было выслушано вопрошание Данила о верности, но и состоялось обсуждение того, как действовать в условиях жесточайшей боярской оппозиции. В пользу этого свидетельствуют слова сотника Микулы, обращенные к князю: «Господине! Не погнетши пчелъ меду не ѣдать».[516]

Ю. Гранберг полагает, что нет оснований видеть в этом вече некий орган, представлявший население города или земли. Скорее, это личная встреча князя и его приближенных, оказывавших ему поддержку.[517] Это действительно так, однако из этого не следует, что это собрание лишено политического смысла. Если бы это было так, Данило не собирал бы его. Оно понадобилось ему для того, чтобы заручиться поддержкой в предстоящем походе на двоюродного брата Олександра Белзского. Решение этого веча, по-видимому, оказало влияние даже на его недоброжелателей, которые вынуждены были принять участие в походе. «И Мирославу пришедшу к нему на помощь с маломъ отрокъ, невѣрнии же вси на помощь ему идяху, мнящеся яко вѣрнии суть».[518]

Завершить анализ летописных известий о вече хотелось бы известием, содержащемся в летописной статье 1176 г. Лаврентьевской летописи. Оно многократно комментировалось исследователями, но согласованного взгляда на него так и не определилось. В нем сказано: «Новгородци во изначала, и Смолняне, и Кыяне (и Полочане) и вся власти, якоже на думу на вѣча сходятся, на что же старѣишии сдумають, на том пригороды станнуть».[519]

Запись эта появилась в связи с конфликтом, имевшем место во Владимиро-Суздальской земле между новым городом Владимиром и старыми Ростовом и Суздалью. Летописец не может отрицать старшинства названных городов и, вместе с тем, не считает их претензии на какую-то особую правду справедливыми. «А здѣ городъ старый Ростовъ и Суздаль, и вси боляре хотяще свою правду поставити, не хотяху створити правды Божья».[520]

Для темы данного исследования не имеет значения, какие города летописцы относили к пригородам, а какие к городам. Здесь важной является политическая формула вечевого соподчинения. Может быть не столько реальная, сколько идеальная, а также хронологическая ее соотнесенность.

С. В. Юшков, полемизируя с В. И. Сергеевичем, основывавшем на этом известии свой вывод о повсеместном бытовании вечевых собраний старших городов и обязательности их решений для младших, категорически не соглашался, во-первых, с непременной обязательностью такого порядка, а, во-вторых, что под вечем следует понимать непременно широкое народное собрание. Нет никакого сомнения, утверждал он, что под киевлянами, черниговцами и т. д. следует понимать киевские, новгородские и др. власти, правящие феодальные верхушки.[521]

Вряд ли С. В. Юшков корректен здесь в трактовке слова «власти». Это не правящие феодальные верхи, а волости, то есть земли. Назвав новгородцев, смолян, киевлян и, возможно, полочан, летописец продолжил эти перечисления фразой: «и все волости». Слово это является производным от слова «власть», но в данном контексте, как и во многих других случаях, означает все же землю. С С. В. Юшковым можно согласиться в том, что определяющей силой на вечах были верхи древнерусского общества, только доказательства этого содержатся не в этом слове. Они в утверждении летописца, что «боляре хотяще свою правду поставити». Не ростовцы или суздальцы, а именно бояре, т. е. те же власти.

Подводя итоги исследованию веча, С. В. Юшков пришел к выводу, что кроме Новгорода, оно нигде не было постоянным органом власти с ясно очерченной компетенцией. Вместе с тем, признавал за вечем большое политическое значение, нередко надолго определявшее внутреннюю и внешнюю политику.[522] Близкие выводы в последнее время высказал Ю. Гранберг. Правда, в отличие от С. В. Юшкова, отказал в институциональном характере и новгородскому вечу.

Вывод С. В. Юшкова только на первый взгляд кажется таким, который отрицает властный характер древнерусского веча. В действительности, прибавив слово «постоянный» перед словосочетанием «орган власти», историк не исключил тем самым того, что «непостоянным» органом вече все таки было. Да и как иначе к этому можно относиться, если по признанию самого же С. В. Юшкова, его решения иногда надолго определяли внутреннюю и внешнюю политику.

Полемизируя с В. И. Сергеевичем, считавшим вече постоянным органом власти, С. В. Юшков заметил, что тому не удалось доказать непрерывность существования веча в городах. Правда, несколько ниже, фактически, опроверг свое утверждение заявлением о том, «что в городах были не только отмеченные в летописи массовые вечевые собрания жителей; их было в несколько раз, быть может в несколько десятков раз, больше, чем об этом говорят летописи».[523]

Если исходить из количества упоминаний, тогда придется поставить под сомнение постоянность и новгородского веча. Оно тоже не собиралось регламентно регулярно и летописных упоминаний о нем в домонгольское время не так много. Что касается законодательных актов новгородского веча, то о таковых можно говорить лишь со второй половины XIII в. Был вечевой колокол, но вряд ли это особенность только Новгорода. Колокольным звоном собирали вече 1097 г. и во Владимире Волынском.

Привлечение более широкого круга летописных свидетельств, практически, не внесло принципиальных корректив в сделанный мною ранее вывод о сословном характере веча. Данных, которые бы позволили считать вече властным органом городской общины, нет не только в киевских, но и в известиях о вечах других городских центров Руси. Утверждение И. Я. Фроянова о том, что в пользу демократического характера вечевых собраний свидетельствует широкое участие в них рядового городского и сельского населения, не может считаться убедительным. Во-первых, потому, что это широкое участие было не всегда, а, во-вторых, социальная сущность веча определяется не тем, кто в нем мог принимать участие, а тем, кто его созывал, руководил им и принимал решения.