Книга Другое детство - Сергей Хазов-Кассиа

— А у тебя она какого цвета?

— Сама я свою ауру видеть не могу, но говорят, что она у меня небесно-голубая, это символ внутренней сильной духовности.

В маминой внутренней сильной духовности у меня были некоторые сомнения, но я не обратил внимания на эту неувязку, поражённый остальными совпадениями. Я попросил взять меня на следующее собрание, на что мама ответила, что не может привести меня просто так, ей нужно предупредить лидера группы. Но пока что я могу почитать кое-какие книги, чтобы более-менее разбираться в материале.

Мне пришлось ждать почти десять дней. Артуру я ничего не рассказал, потому что был уверен — он поднимет меня на смех, к тому же я не смог бы поразить его чудесами вроде открывшегося третьего глаза. Под разными предлогами мне приходилось увиливать от него, чтобы не оставаться с ним после школы: мне предстояло столько всего прочитать, чтобы быть готовым к посвящению.

Я мало что понял в маминых книгах. Одни из них анализировали Библию и Новый Завет, ссылаясь на тексты, которых я не читал, и притчи, которых я не слышал. Наша семья не была религиозной, а в школе мы весьма поверхностно изучали историю религий, которую вёл учитель астрономии.

Другие книги были попроще и рассказывали о карме, переселении душ, чакрах и сенсорных способностях человека. Я пытался концентрироваться на кончике носа, погружался в транс, чтобы вспомнить свои прошлые инкарнации и внимательно смотрел на одноклассников в надежде увидеть ауры. Ничего такого у меня не получалось, но я объяснял это своей неопытностью.

Больше всего мне понравилась идея переселения душ. Я подумал, что в прошлой жизни наверняка был какой-нибудь французской принцессой (или даже королевой), отсюда, наверное, все эти странные привычки и мой интерес к истории.

Наконец, долгожданный день наступил. Я встречал маму у метро. Был обычный серый зимний вечер. Ледяной северный ветер пронизывал моё видавшее виды пальто, под ногами струилась позёмка, красные грязные трамваи громыхали по рельсам, и серые толпы устремлялись в них, толкаясь, пытаясь втиснуться в узкое горлышко дверей в своих полушубках, куртках и меховых шапках. В это время другие замёрзшие, злые, недовольные люди выходили из метро и шли к остановке, готовые биться за своё место в следующем трамвае. Грязный снег залепил фонари, фары и окна, так что было темно и неуютно. Город был мрачен и неприветлив. Но мне всё равно было радостно от почти что детского ожидания чего-то необычного и сказочного, что должно расставить все точки над i и снова сделать жизнь простой и понятной. Из этой массы шагающих, как под звуки неслышного марша, людей вышла мама. Такая же серьёзная, если не сказать озабоченная, как все остальные, но я-то знал, что за этой озабоченностью кроется тайное знание.

Собрание проходило в подсобке бывшего дома культуры, переделанного под ночной клуб, который впрочем, был открыт только по пятницам и субботам, а в середине недели здание пустовало. В небольшом помещении, чуть меньше школьного класса, стояло несколько парт, расставленных буквой «П», На бежевых стенах, выкрашенных так давно, что они стали коричневыми, висели старые календари с видами моря, котятами и цветами. В помещении не оказалось ни одного окна, но зато было достаточно ламп дневного освещения, дававших слишком яркий, почти театральный свет. В этом свете были видны малейшие детали: одинокий гвоздь на стене, которому не досталось календаря с котятами; потрескавшаяся фанера парт (если потянешь её, она не сломается сразу, а будет отходить от стола полосами); покосившаяся дверь шкафа (которую закрыли и задвинули внутрь, чтобы она не отвалилась совсем). Всё это создавало ощущение заброшенности, но в то же время возрождения. Я подумал, что у помещений тоже есть своя судьба, часто не очень счастливая. Эта комната, наверное, предназначалась для заседаний работников культуры, а может, в ней проводились лекции о вреде курения и алкоголя. И теперь вот с этими партами она похожа на залу, приготовленную не то для поминок по директору школы, не то для тайной вечери.

Второе было больше похоже на правду, наверное, потому, что настроение царило мистическое. На этой вечере присутствовали одни только женщины — человек десять. Когда мы пришли, они разливали чай по старым потрескавшимся столовским чашкам и говорили о житейских проблемах: «Так холодно, а сапог-то теперь нормальных не купить — где такие деньги взять-то?». Мама представила меня: «Вот мой сын Артём» — и сидевшие женщины поздоровались со мной, не называясь, полагая, очевидно, что я всё равно их всех не запомню.

Мы ждали Веру Николаевну, лидера группы, она вела собрания и была чем-то вроде гуру. Ей доверяли, её слушались, её уважали. Войдя, она поздоровалась с каждой участницей отдельно и только после этого подошла к нам.

Вера Николаевна находилась в том же возрасте, что и все остальные, — около сорока. Первые морщины только начали появляться на всё ещё красивом лице. Она была в прекрасной форме, хотя чувствовалось, что полнота придёт весьма скоро. Но меньше всего она воспринималась как Женщина. Не было в ней ничего мягкого, кокетливого, игривого — того, что порой остаётся в женщинах до самой старости. Если одеть её в монашеское одеяние, она бы походила на деву Марию, сошедшую с картины художника Раннего Возрождения. Брови всегда сдвинуты и чуть приподняты, губы сжаты, светло-русые волосы собраны в пучок сзади так, что составляют единую линию с чуть вытянутым, строгим, но очень спокойным лицом.

Она взяла меня за плечи и долго внимательно смотрела мне в глаза. У меня не было возможности отвести взгляд — так близко было её лицо. Эти большие голубые глаза, казалось, проникали в самую глубину твоего естества, понимая сразу, что ты из себя представляешь и о чём думаешь.

Но это не вызывало дискомфорта. Наоборот, они будто гипнотизировали тебя, так что хотелось, чтобы они смотрели в тебя ещё и ещё, потому что от этого взгляда на душе становилось спокойно.

Потом все сидели за партами и разговаривали. Кто-то заводил тему, а остальные либо рассказывали о том, что происходит у них, либо пытались дать совет. Вера Николаевна молчала до последнего и просто слушала, хотя все, несомненно, ждали её слов.

— Я знаю, что одна из моих кармических задач — найти общий язык с сестрой. Но это никак не получается. Я стараюсь и так и эдак, но постоянно сама срываюсь, и мы начинаем опять ругаться, — рассказывала толстая армянка с крашеными красными волосами (говорила она, впрочем, безо всякого акцента).

— Я тебя понимаю, Манана, — отвечала ей другая участница, — у меня то же самое с мамой. Но надо смириться. Каждый день просыпаться и спрашивать себя, что хорошего я могу сделать или сказать этому человеку, чтобы сегодняшний день прошёл мирно. Это не всегда получается, потому что сестра твоя наверняка не заинтересована в том, чтобы вы жили тихо под одной крышей, но надо стараться.

— Или попробуй разобраться, почему твоя сестра так на всё реагирует, — сказала вдруг моя мама, — может, просто у неё тоже много проблем, а она несёт их все домой, вот вы и цапаетесь. Предложи ей представить, что когда она входит в квартиру, в дверном проёме льётся такой небесный водопад, который смывает с тебя всю грязь и раздражение. И тогда дома будет мир и покой.