Книга Посмотри мне в глаза! Жизнь с синдромом "ненормальности". Какая она изнутри? - Джон Элдер Робисон

Судя по всему, у нормальных людей есть некий определенный запас общепринятых и приличных вопросов, которые они и задают, чтобы в разговоре не возникали паузы. Например, встретившись с человеком, с которым давно не виделся, обычный человек спросит:

– Как твоя жена?

– Как твой сын?

– Хорошо выглядишь – ты, никак, похудел?

Нормальные люди произносят такие ходовые фразы не задумываясь, не основываясь на каких-то выводах из внешности собеседника. И им для этого не требуется никаких визуальных подсказок, которые бы сообщали, что с женой или сыном собеседника произошло нечто новое. Они скажут «ты похудел» из любезности, на автопилоте, не присматриваясь. Я неоднократно наблюдал за обычными людьми, и, по-моему, у большинства – солидный запас ходовых вопросов. Но я никогда не мог понять, как именно, по какому принципу нормальный человек решает, что именно спросить, когда завязывает светскую беседу.

Когда к вам приближается знакомый, то, по идее, в его внешности ничто не должно указывать на перемены в жизни его жены или сына. У большинства людей внешность неизменна изо дня в день, а то и месяцами, поэтому логических предпосылок для вопроса про вес из нее тоже извлечь нельзя. И тем не менее, обычные люди снова и снова спрашивают «как жена, как сын» и произносят «а ты похудел», и собеседник исправно улыбается и отвечает такими же банальностями:

– Жена отлично.

– Сына в следующем января досрочно освободят из тюрьмы.

– Да, я ложился на операцию, мне ушили желудок, вот и потерял пятьдесят фунтов.

А потом, что удивительно, еще добавляет:

– Спасибо, что поинтересовались.

Для меня непостижимо, как обычные люди решают и выбирают, какой из вопросов задать? Может, память у них лучше моей, или они спрашивают наудачу? Вероятно, все дело в социальной обусловленности и научении, том, чего я полностью лишен.

Я не задаю вопрос «как жена?», потому что при встрече с другом меня интересует именно разговор с ним, а мысль о том, как себя чувствует и как поживает его жена, мне вообще не приходит в голову. Если говорить конкретнее, ничто во внешнем виде приятеля не дает мне повода поинтересоваться здоровьем его супруги. Если это близкий знакомый, то я допускаю (возможно, справедливо), что, если бы в жизни его семьи что-то изменилось, я бы так или иначе об этом узнал, пусть и окольными путями, через наших общих знакомых. Так зачем спрашивать об этом самого приятеля?

Что касается веса… если знакомый поправился, я скажу: «Похоже, с нашей последней встречи ты пополнел». По опыту я уяснил, что люди набирают вес по самым разным причинам, в большинстве своем благоприятным. Я сознаю, что многие не любят, когда им указывают на перемены во внешности, в том числе и на прибавку в весе. Но все равно мой рот выпалит: «Да ты поправился!» прежде, чем мозг успеет заключить: «Если скажешь ему, что он потолстел, это будет невежливо».

Совсем другое дело, если человек постройнел. Если я увижу, что знакомый заметно похудел, то я, вероятно, скажу: «Ты что-то похудел – ты, часом, не болен?» Я знаю, что некоторые сидят на диетах. Но для людей моего возраста велика вероятность похудеть из-за болезни. Может, у собеседника рак или еще что похуже. Поэтому, если я вижу, что собеседник сильно похудел, то не обойду эту перемену стороной и задам прямой вопрос.

Я неоднократно слышал, что вежливые вопросы наподобие «как твой сын?» считаются универсальными зачинами для разговора, фразами, гарантированно разбивающими лед между собеседниками. Якобы они снимают напряжение, которое бывает в начале разговора. Не знаю. Думается, я вряд ли задам подобный вопрос, если заранее не подготовился к разговору с конкретным человеком. То есть при случайной встрече я такой вопрос не задам. Если я все-таки отваживаюсь начать разговор первым, то зачастую произношу такое, что собеседнику кажется грубостью или выбивает из колеи. Особенно если я говорю правду, которую человек не хочет слышать.

По этим причинам я некоторое время назад научился издавать неопределенное хмыканье или покашливание. Оно годится и как зачин для разговора, и помогает заполнить паузу. Услышав мое «гм» или «кхм», собеседник не очень понимает, что сказать в ответ, но это междометие, по крайней мере, не воспринимается как грубость. А я, в свою очередь, дожидаюсь любой реакции, любого отклика, и продолжаю разговор, исходя из услышанного.

Раньше мне нередко доставалось за склонность задавать неожиданные вопросы. Я чувствовал себя пристыженным. Теперь я понимаю, что нормальные люди ведут себя высокомерно и зачастую фальшиво. Поэтому вместо того чтобы позволять себя обижать, я напрямую выражаю свое недовольство. Таким образом я сражаюсь своим обычным оружием: логикой и рациональностью.

Мои сложности по части искусства беседы – яркий пример той проблемы, с которой мы, аспергерианцы, сталкиваемся ежедневно. Если у человека явная и заметная инвалидность, например, он передвигается в инвалидном кресле, то окружающие обращаются с ним сострадательно и участливо, ведь они сразу видят, в чем его слабые стороны. Никому и в голову не придет подойти к инвалиду в коляске и воскликнуть: «Давай быстренько перебежим на ту сторону улицы!» А если инвалид не может перебежать на ту сторону улицы, никто не возмутится: «А что ему мешает? Что с ним не так?» Инвалиду еще и помогут пересечь улицу.

Однако мой недостаток – инвалидность по части способностей к общению – у меня внешне никак не выражен. Синдром Аспергера невидим, поэтому к нему такое отношение. И когда я совершаю какую-нибудь оплошность в разговоре, собеседник говорит: «Какой надменный придурок!» Я с нетерпением жду того дня, когда к моим особенностям будут относиться к таким же уважением, с каким относятся к физической ущербности инвалида в коляске. А если к уважению будет прилагаться еще и нарочно выделенное для аспергерианцев место на парковке, я только за.

Кгхм!

Глава 21

Как я играл роль молодого администратора

Когда мы начали работу у Мильтона Брэдли, то были молоды и полны энтузиазма. Мы с Бобом, товарищем по разработкам, были убеждены, что придуманные нами игрушки изменят мир. Порой мы засиживались до полуночи, увлеченно проектируя и мастеря, чтобы новейшая электронная игрушка была готова к производству. Кстати, в этой сфере работы не требуется никаких особых навыков, чтобы поддерживать разговор – точнее, вести болтовню. Мы с Бобом были чокнутыми компьютерщиками-очкариками еще до того, как появились компьютеры. Мы жили, чтобы создавать новые механизмы и решать задачки, а не чтобы поражать окружающих своей светскостью и умением общаться.

Однако мне бы тогда очень не помешало получше разбираться, как работает система крупной компании. Как выяснилось, вскоре после начала работы мы столкнулись с так называемой корпоративной политикой. В 1981 году компания выпустила игру «Темная башня», которая пользовалась огромным спросом. По сути, это была электронная версия широко известной ролевой игры в жанре фэнтези. Базовой деталью служила башня, которая вращалась и останавливалась перед каждым из игроков. Но вот беда: эта штука останавливалась не там, где надо. И поскольку в группе разработчиков «Темной башни» инженером был Боб, то и решать эту задачку было ему.