Книга Константин Павлович - Майя Кучерская

Мы были поражены, как громом. В слезах, в рыданиях от сей ужасной неожиданной вести мы молчали! Наконец государь, видя, какое глубокое, терзающее впечатление слова его произвели, сжалился над нами и с ангельскою, ему одному свойственною ласкою начал нас успокаивать и утешать, начав с того, что минута сему ужасному для нас перевороту еще не настала и не так скоро настанет, что может быть лет десять еще до оной, но что мы должны заблаговременно только привыкать к сей будущности неизбежной».

Сколько неясностей и недомолвок! Достаточное ли основание бездетность для отказа царствовать? Ничуть. И что значит — Александр отречется от престола, едва «почувствует время»? Когда наступит это время, когда он его почувствует? Не позавидуешь великому князю, первая его реакция — неподдельные страх и ужас — легко объяснима. Он ощутил себя вдруг под подозрением, начал заверять Александра, что и в мыслях ничего подобного не держал, что не чувствует в себе ни духа, ни сил на такое великое служение — и в ответ услыхал новые утешения и ободрения.

Александр ссылался на мнение Константина, питающего «природное отвращение» к русскому трону. Через два года после этого разговора, летом 1821 года, великий князь Михаил Павлович, посетив любимого старшего брата в Варшаве, услышал уже от самого Константина «великую тайну» его души: цесаревич признался Михаилу, что «дал себе святой обет отказаться навсегда и невозвратимо» от наследственных прав. «Я, во-первых, слишком чту, уважаю и люблю государя, чтоб вообразить себя иначе как с прискорбием и даже ужасом на том престоле, который прежде был занят им, и во-вторых, я женат на женщине, которая не принадлежит ни к какому владетельному дому, и, что еще более, на польке. Следственно, нация не может иметь ко мне необходимой доверенности и отношения наши всегда останутся двусмысленными. Итак, я твердо положил себе уступить престол брату Николаю, и ничто не поколеблет этой зрело обдуманной решимости». Объяснения не менее странные, чем аргументы Александра. Сложи мы их все вместе на одну из двух чаш — бездетность, морганатический брак с иноземкой, нежелание занять престол, который прежде занимал Александр, наконец, «природное отвращение» Константина к «царскому месту» — весы даже не поколеблются, не дрогнут. Перевесить святой обязанности цесаревича — вступить в права наследства по праву рождения — ни один из этих доводов не в силах!

Константин думал иначе, он уже совершил неслыханный для члена императорской фамилии поступок — развелся с законной женой (вольности Петра в этой области были к тому времени давно забыты, к тому же и статус Петра был иным). Предстоял следующий шаг — отказ от престола. В январе 1822 года Константин, находясь в Петербурге, подтвердил свою готовность еще раз — в присутствии Марии Федоровны и Александра. «Сегодня вечером всё устроилось, — рассказывал цесаревич в тот же день Михаилу Павловичу. — Я окончательно подтвердил государю и матушке мои намерения и неизменную решимость. Они поняли и оценили мой образ мыслей. Государь обещал составить обо всем особый акт и положить его к прочим, хранящимся на престоле в Московском Успенском соборе; но акт этот будет содержим в глубокой тайне и огласится только тогда, когда настанет для того нужная пора».

14 (26) января 1822 года Константин обратился к государю со знаменитым письмом. «Не чувствуя в себе ни тех дарований, ни тех сил, ни того духа, чтоб быть, когда бы то ни было, возведену на то достоинство, к которому по рождению моему могу иметь право, — писал Константин, — осмеливаюсь просить Вашего Императорского Величества передать сие право тому, кому оно принадлежит после меня, и тем самым утвердить навсегда непоколебимое положение нашего государства. Сим могу я прибавить еще новый залог и новую силу тому обязательству, которое дал я непринужденно и торжественно, при случае развода моего с первой моей женой». Вот оно, прямое указание на обязательство, которое дал Константин Павлович при разводе с Анной Федоровной, дал в обмен на свободу.

Всё было решено, обо всём договорено. Осталось заверить устные договоренности документально. Но государь медлил. И ответил спустя только две недели. «Умея всегда ценить возвышенные чувства вашей доброй души, сие письмо меня не удивило. Оно дало мне новое доказательство искренней любви вашей к государству и попечения о непоколебимом спокойствии оного. По вашему желанию предъявил я письмо сие любезнейшей родительнице нашей. Она его читала с тем же, как и я, чувством признательности к почтенным побуждениям, вас руководствовавшим. Нам обоим остается, уважив причины, вами изъясненные, дать полную свободу вам следовать непоколебимому решению вашему, прося всемогущего Бога, дабы он благословил последствия столь чистейших намерений».

Чудеса русской дипломатии — ни одного слова по делу, ни единого упоминания о том, кто именно взойдет на престол после Александра, когда будут написаны акты и кто их подпишет. И необходимые документы, которые узаконили бы отречение Константина, так и не были составлены! Прошел еще год, перевалил за середину второй, когда наконец по поручению императора будущий митрополит, а тогда еще архиепископ Филарет (Дроздов), в августе 1823 года составил необходимый документ. Это был манифест, в котором государь подтверждал добровольное отречение от престола великого князя Константина и объявлял своим наследником Николая Павловича. Манифест после небольшой доработки был набело переписан, затем положен в конверт, запечатан и в строжайшей тайне помещен Филаретом в ковчег, хранившийся в алтаре Успенского собора. Манифест был подписан императором Александром и датирован 16 (28) августа 1823 года. Копии документа отправили в Государственный совет, Синод и Сенат, но поскольку конверты были запечатаны, содержимое их оставалось никому не известно. Надпись, сделанная рукой государя на конвертах, тоже мало что поясняла: «Хранить в Государственном совете до моего востребования, а в случае моей кончины раскрыть, прежде всякого другого действия, в чрезвычайном собрании».

Очевидно, что, оставаясь неоглашенным, манифест не имел законной силы — на это указал государю посвященный в дело князь Александр Николаевич Голицын. Но с поразительным упорством Александр желал тайны. Кроме Голицына в нее были посвящены только Аракчеев и архиепископ Филарет. Главные действующие лица — Николай Павлович и Константин Павлович о манифесте ничего доподлинно не знали! Это кажется невероятным. Однако когда в Варшаву пришла весть о смерти государя и Константин принялся за официальные письма Марии Федоровне и Николаю, он ни словом не обмолвился в них о лежащем в Успенском соборе манифесте. Как и в письмах князю Волконскому и Дибичу, которым он тоже написал в тот день.

Всем своим адресатам цесаревич послал только копию того самого необыкновенно любезного и невнятного «рескрипта» Александра от 2 февраля 1822 года, в котором Константин Павлович и видел «высочайшее соизволение» на его отречение от престола. Куда как естественнее было присовокупить упоминание о государевом манифесте, меняющем порядок престолонаследия, документе определяющем в данной ситуации — Константин молчит, не оттого ли что или ничего о нем не ведает, или ни в чем не уверен?

Загадочное поведение Александра, туман, которым он окружил вопрос о престолонаследии, имеют свои объяснения, сформулированные историками позднейшего времени. Невнятность ситуации удерживала обоих младших братьев государя на почтительном расстоянии от престола, так что ни один из них не мог питать сколько-нибудь определенных надежд на корону. Константин был уверен, что наследник Александра — Николай. Николай не исключал, что наследник — Константин. В итоге наследником не был никто.