Книга Счастливый брак - Рафаэль Иглесиас

Поскольку Маргарет выглядела вполне довольной, он наклонил голову и пустился в путешествие, но не успел далеко забраться. Как только он спустился к ее груди и попробовал расстегнуть лифчик, она уселась, расстегнула его сама, швырнула на паркет, затем обеими руками стянула с себя трусы и сбросила с кровати. Энрике сделал то же самое и почувствовал себя до невозможности голым. Он не помнил, чтобы когда-либо чувствовал себя настолько беззащитным. Она вновь обняла его, прижималась, скользила, терлась об него теперь уже теплой кожей, тонкие пальцы кружились вокруг напряженного до боли пениса, и Энрике чувствовал себя растерянным и уязвимым, как новорожденный младенец.

Он снова наклонился, желая доставить ей удовольствие языком, но она потянула его вверх, словно была слишком возбуждена, чтобы вынести еще большее возбуждение, и перекатилась на спину, опрокинув его на себя. Он весь по-прежнему был твердым и напряженным, так что все было в порядке. Но как только он оказался над ней, нижняя часть его тела потеряла всякую чувствительность; он не чувствовал своего члена. Он уперся в нее, потому что она этого ждала. Несколько раз ткнувшись туда, где должно было быть отверстие, он отскочил, как слабо брошенный мяч. Не смертельный рикошет, но слабый отскок.

Его захлестнуло уныние. Он уже оплакивал все, что должен был потерять из-за этой необъяснимой неудачи. Когда казалось, что все самое трудное позади, что он нашел свою гавань — и не смог пришвартоваться; какое разочарование — быть так близко к наслаждению и вдруг в агонии понять, что ему никогда не проникнуть в эту тайну. Он предпринял вторую попытку. Но еще до того, как Энрике наткнулся на преграду ее тела, он уже знал, что терпит поражение. Маргарет в недоумении нахмурилась. Потянувшись вниз, она взяла в руку его пенис. Он становился все более мягким, несмотря на ее старания. Отвратительным на ощупь, был уверен Энрике.

— Мне очень жаль, — сказал Энрике, и это было правдой. Никогда и ни о чем он не жалел так, как об этом потерянном счастье.

Маргарет, отодвинувшись от него, легла на бок. Энрике плюхнулся навзничь, ловя ртом воздух, как рыба, вытащенная из воды. Он уже чувствовал, каким болезненным будет это отторжение — сиротство пострашнее любой из диккенсовских историй. Но Маргарет не дала ему уйти. Скользнув в его объятия, она легонько поцеловала его и прошептала:

— Давай поспим. — Она гладила его по спине медленными, успокаивающими движениями. — Давай просто полежим и поспим.

— Я… — проскулил Энрике, страдая от жгучей боли, но успел произнести только одно слово: звук, который он издал, напоминал вопль раненого животного. Маргарет быстро зажала ему рот.

— Ш-ш-ш, — прошептала она, продолжая гладить его по спине. — Закрой глаза, — сказала она, и вместо холодного ужаса им овладела теплая слабость. Его мышцы ныли, словно он пробежал марафон, глаза горели, будто были обожжены. Он закрыл их и сразу почувствовал облегчение. Его мысли тоже притихли. От пугающего пейзажа ее постели он перенесся куда-то далеко, на морской берег, где можно было зарыться в горячий песок и наблюдать, как волнистое море превращается в бесконечный синий горизонт.

Она пробормотала «Давай поспим», и он послушался. Он забылся и отбросил все свои честолюбивые мечты. Впервые за все то время, что он провел с Маргарет, а может, впервые за свою долгую (двадцать один год!) жизнь он не тревожился о будущем.

Глава 14

Материнская любовь

На следующий день после того, как родители Маргарет согласились с ее пожеланиями относительно похорон, семейство Коэнов в полном составе вновь появилось в квартире Энрике и Маргарет. Ее братья с женами смогли поговорить с Маргарет с глазу на глаз, как предполагалось, для того чтобы попрощаться. Невестки спустились раньше своих мужей, дав каждому из братьев побыть с Маргарет наедине. Дороти и Леонард тоже поднялись к дочери, но, как понял Энрике, не для последней беседы. Судя по всему, они собирались приезжать из Грейт-Нека каждый день до самого конца. Оставшись вдвоем с Маргарет, Энрике воспользовался моментом и высказал свою озабоченность их намерением. Приподняв нарисованные брови, Маргарет объявила:

— Ни в коем случае. Об этом не беспокойся.

Но он беспокоился. С каждым уходящим часом он беспокоился все сильнее: ему оставалось все меньше времени, чтобы побыть наедине с женой. Отдать второй день ее семье означало, что, за исключением нежного перешептывания перед тем, как Маргарет примет свою дозу ативана и заснет, еще один день и вечер для него потеряны. Накануне приходили проститься четверо старых друзей. Они принесли шампанского с черной икрой и засиделись допоздна. Сегодня должны были зайти Лили и Пол. Энрике знал: очередное эмоционально тяжелое прощание отнимет у Маргарет все силы, и она захочет поскорее отключиться с помощью снотворного. Фактически этот день, один из восьми оставшихся, станет еще одним, когда он будет физически рядом, но, по сути, не вместе со своей женой.

Однако он оказался наедине с ее младшим братом Ларри, лысеющим мужчиной средних лет. В детстве, когда его оставляли на попечение Маргарет, он дважды пострадал: один раз получил сотрясение мозга, когда она пыталась научить шестилетнего Ларри ездить на велосипеде; во второй раз сломал руку, когда пытался прокатиться на роликовых коньках. Энрике считал, что забота о Ларри, пусть не всегда удачная, научила Маргарет быть неунывающей и энергичной матерью двух мальчиков. Когда Энрике наблюдал, с каким воодушевлением она борется с маленькими сыновьями, с какой легкостью преодолевает их упрямство и заставляет смеяться, ему казалось, будто он видит девочку-подростка, которой обожающий ее младший брат простил все свои травмы. Энрике с ужасом предвидел горе своих сыновей и боялся, что не сможет их утешить. Он успокаивал себя мыслью, что те беспечные часы, когда они играли на полу со своей мамой, навсегда останутся с ними — они должны были не просто помнить о счастье, но бессознательно впитать восторг матери, оттого что та произвела их на свет, что им передалась ее жизнерадостность и благодаря этому они в конце концов смогут смириться с жестокостью потери.

Энрике воспитывала несчастливая, нервная и боящаяся всего на свете женщина. Он гадал, не стремление ли найти своим детям более ласковую и заботливую мать отчасти сыграло роль в том, что он влюбился в Маргарет. Его писательское воображение подсказывало, что он выбрал ее не только из-за белой веснушчатой кожи и ярких голубых глаз — признак того, что ее иммунная система сильно отличается от его, обусловленной оливковой кожей и карими глазами, — но и благодаря тому, что на него произвело впечатление, с какой любовью она описывала младшего брата и с какой готовностью брала на себя вину за несчастья, постигшие маленького Ларри, когда он находился под ее присмотром. Во время бесчисленных коэновских Седеров и Дней благодарения Энрике наблюдал, насколько Ларри до сих пор привязан к Маргарет. Вряд ли взрослый солидный Ларри осознавал, какой вклад он внес в семью Энрике. Но, возможно, думал Энрике, младшему брату Маргарет проще представить, что должны чувствовать его сыновья, теряя такую энергичную, общительную и смелую мать.

Энрике задумался, о чем бы поговорить с Ларри, чтобы не слишком расстраивать его, но вместе с тем подчеркнуть его особую роль в жизни сестры.