Книга Оборотень - Аксель Сандемусе

Последнее открытие Эрлинг сделал, уже когда стоял на кафедре. Вместо того чтобы говорить о сексуальной распущенности, как того требовала тема лекции, он начал вспоминать разные случаи, которые никак не попадали под это определение. Он говорил о пшеничном поле и благоухающей Елене, о других местах и других девушках, которых звали не Еленами, о меблированных комнатах, где за закрытыми дверями иногда тоже происходило кое-что интересное. Только одна-единственная из всех девушек оказалась девственницей, рассеянно подумал он, но как же долго он не мог найти ее! Были у него и весьма неприятные встречи, но к сексуальной распущенности они имели еще меньше отношения, чем другие, если только можно говорить больше или меньше о том, чего вообще не существует. Взять хотя бы Ольгу, которая упала в котел для кипячения белья, когда часовщик Хермансен со странной резиновой ногой тихонько повесился за дверью на железном крюке. Вспомнив о том, как страшно кричала Ольга, Эрлинг сбился и чуть не начал ковырять в носу, что делал частенько, когда оставался один, особенно если его занимала какая-нибудь мысль. Вовремя спохватившись, он почесал в затылке. Нельзя же считать сексуальной распущенностью саму встречу с девушкой? Его мысль заработала снова: если человек получает радость, какая же это распущенность?

Он чуть не вскрикнул.

Наконец ему все стало ясно. Не был он никогда никаким распутником! Он только вставал и отряхивал одежду или заваливался спать, в зависимости от времени, места и других обстоятельств.

Попробовал бы кто-нибудь подняться на кафедру и там обнаружить, что двадцать страниц, которые ты держишь в руках, — не что иное, как бред о несуществующей бороде папы римского, и понять, что такую лекцию читать нельзя, разве что под пыткой. Эрлинг не мог прочесть написанное им перед собранием разумных существ. Он весь покрылся испариной.

И так все складывалось из рук вон плохо, но тут ему в голову пришла новая несчастная мысль. С растущим смятением (он стоял и рассматривал свои руки) Эрлинг вдруг вспомнил, что уже давно думал над тем, что хорошо бы каким-то образом обновить форму лекций. Эта идея всплыла у него потому, что ситуация выглядела совершенно безвыходной. Спасти его сейчас могло только что-то новое и необычное. Мысль о новой форме лекции он соединил с мыслью о том, что сексуальной распущенности не существует, получилась взрывоопасная смесь, которая одним ударом выбила с ринга националистическое христианство, проповедуемое в народных университетах. Эрлинг пролистал свои записи и прокашлялся, чтобы показать публике, что он еще жив. Некоторое время было тихо, потом начала кашлять уже публика. Эрлинг молчал.

Внизу в зале справа от кафедры сидела женщина лет тридцати с небольшим. Пока Эрлинг, чувствуя себя на краю гибели, раздумывал, как можно обновить форму лекции и можно ли говорить о сексуальной распущенности, если таковой не существует, мужская интуиция вдруг подсказала ему, что эта женщина пришла сюда одна. Он задумчиво провел языком по губам и продолжал молчать. Вид у слушателей на первых рядах был весьма грозный. По ним сразу было видно, что это за люди. Набитые Умники, не пропускающие ни одной дискуссии, — Сама Косность — жаждали указать лектору его место. Уж они-то на комплексах собаку съели. После лекции они один за другим поднялись бы на кафедру и расправились с ним. Они не сомневались в своем праве расправляться с кем бы то ни было. Их позиция была давно и основательно продумана. Однажды Эрлинг сделал поразительное открытие: им всем было не на что жить.

Он опять взглянул на молодую женщину, в это время кто-то громко и четко произнес: Никто ничего не знает заранее.

Оказывается он сказал это сам и быстро закрыл рот. Возник слабый шум, которого так боятся все ораторы. Эрлинг разбудил публику, но уж лучше бы она спала. Началась странная игра. Он строго посмотрел на людей в зале, и они умолкли. Он опустил глаза, и по залу побежал шепот. Он снова посмотрел на них, и шепот затих. Не зная, долго ли ему удастся вести эту игру и сколько времени она уже продолжалась, Эрлинг вдруг начал свою лекцию. Растерянности его никто не заметил. Злясь, что он оказался на этой кафедре, Эрлинг начал рассказывать про Ольгу и повесившегося часовщика.

— Я позволю себе рассказать вам, как закончилась моя четвертая любовная история. Девушке было пятнадцать лет, и ее звали Ольга, мне было примерно столько же. Ольга работала на кухне в гостинице того города, где я жил, она была дочерью человека, отбывавшего наказание за то, что он украл бидон керосина. В приговоре суда говорилось, что, принимая во внимание цену этого бидона с керосином, наказание не может быть условным, к сожалению, я не могу вам сказать, сколько стоил тогда керосин, цифры меня никогда не интересовали. Ольга была круглая и пышная, и я считал, что она обо мне высокого мнения. Может, так оно и было, но о том, какого мнения она была обо мне после случившегося, мне думать не хочется. То, что случилось, было для нее полной неожиданностью, я бы не удивился, если бы после этого она ушла в монастырь. Подобный сексуальный опыт мог кому угодно нанести тяжелую психическую травму.

Эрлинг видел по публике, что она приняла его слова за отправную точку и ждет дальнейшего развития темы.

— В подвале гостиницы были проложены цементные коридоры. Раскинув руки, можно было коснуться сразу обеих стен. В этих коридорах находились разные чуланы и кладовки, где хранились продукты. На дверях висели замки. Но на одной двери замка не было, она вела в прачечную, во время больших стирок я видел там девушек в облаках пара. К сожалению, до прачечной было далеко, а света в коридорах не было. Это были настоящие катакомбы. Я не обладал особым красноречием, но тем не менее однажды вечером уговорил Ольгу спуститься туда. По коридору под гостиницей мы добрались до прачечной. Это была наша роковая ошибка.

Эрлинг сделал паузу. В зале было так тихо, что можно было услышать, как упала иголка. Он продолжал:

— В прачечной был котел для кипячения белья, и у меня были на него особые виды. Сразу скажу: огня под ним не было и он был пустой. Я зажег спичку и увидел, что котел закрыт большой деревянной крышкой. К несчастью, на крышке имелась деревянная ручка. Она мешала нам лечь на крышку, и потому я перевернул ее ручкой вниз. Это тоже была роковая ошибка. Вообще все было роковой ошибкой, мне следовало сидеть дома с родителями и решать какой-нибудь дурацкий кроссворд из иллюстрированного журнала. Так было бы лучше для всех.

Я подсадил Ольгу на крышку, что было совсем не легко, и следом залез сам. Меня оправдывает то, что я страшно нервничал, хотя никаких дурных предчувствий у меня не было. Крышка оказалась непрочной, она сломалась под нами, и Ольга вместе с досками и гвоздями упала в котел, я же удержался потому, что лежал с краю.

Мы с Ольгой оба словно ополоумели.

Дело в том, что она застряла в котле и потому начала кричать. Ее крик разнесся по всей гостинице. Я спрыгнул на пол и хотел бежать. Однако я не сразу бросился наутек, потому что еще не настолько потерял от страха рассудок, чтобы не понимать, что Ольгу лучше захватить с собой. Ведь она могла все рассказать. Я снова чиркнул спичкой, Ольга, охваченная сексуальным ужасом, кричала все громче и громче. Мне открылось страшное зрелище: из котла торчало круглое лицо, ноги и руки. Тут уже я ничего не мог с собой поделать и, насмерть перепуганный, в кромешной тьме бросился из прачечной. Я бежал раскинув руки и касаясь пальцами цементных стен, чтобы держаться середины коридора. Ольга вопила, по коридорам, опережая меня, неслось эхо, будто кто-то резал сразу нескольких поросят. В гостинице поднялся шум, а я неожиданно налетел на какого-то человека. Я отпрянул назад, но потом ринулся на своего противника — нельзя было терять ни минуты. Я не ошибся, но на человека это было мало похоже. Тогда я чиркнул третью спичку и увидел висящего в петле часовщика Хермансена. Остатки сознания тут же улетучились из моей головы. Часовщик как будто подпрыгивал на правой ноге, которая касалась пола. Эта нога была у него резиновая. Другая его нога до пола не доставала, она болталась, ударяясь о пустой ящик, который он опрокинул. Я взвыл от ужаса и на четвереньках пополз под ним, чтобы выбраться из подвала, ноги часовщика касались моей спины. Что-то в его резиновой ноге зацепилось за мой пиджак. Я решил, что часовщик схватил меня за воротник, и покатился по полу, вопя как резаный, Ольга тоже вопила как резаная. Наконец я ухватил ногу, за которую зацепилась моя одежда, и дернул за нее, если часовщик к тому времени еще не умер, то уж теперь-то он умер наверняка. Я освободился, прополз еще немного на четвереньках и выбрался из подвала, в котором слышались крики Ольги.