Книга Мы еще потанцуем - Катрин Панколь

— Да, но ребрышки в томатном соусе — это такая вкуснятина!

— Это невыгодно, я же тебе сказала! А курицу или отбивные можно разделить на несколько раз!

Муж безнадежно закатывает глаза и подзывает официанта, махнув ему рукой с безупречным маникюром.

— Так что скажем детям по поводу Рождества? Я пойду схожу в туалет, а по дороге позвоню Жаку и скажу, что мы решили делать на Рождество…

— А ты что хочешь делать на Рождество? — спрашивает старик, вальяжным жестом разворачивая газету.

— Ну вот я тебя и спрашиваю… Я не люблю праздники, ты же знаешь…

— Сама решай. Мне совершенно все равно. Поговори с Жаком…

— Но мне же надо будет взять к себе мать, если Жак ее не заберет! А если я буду присматривать за матерью, мы не сможем поехать к детям…

«Боже милостивый, — думает Жозефина, — у этой бабки еще и мать жива! Неужто можно быть еще старее, чем эта старуха?! Сколько же они нынче вынуждены жить?»

— Ты сходил за рецептом для матери? — спрашивает старуха, ерзая на стуле, но не решаясь оставить мужа.

— Все я взял. «Прозак» утром и вечером и по четвертинке «лексомила» после каждой еды. Я проверил…

— А мне ты взял рецепт на «прозак»? Надеюсь, не забыл?

— Нет, нет, он мне все дал…

— Так что сказать Жаку?

— Что хочешь, то и скажи своему Жаку. Я уж и так покладистый, дальше некуда… Выдержанный скотч, пожалуйста, — обращается он к подошедшему официанту.

— Не слишком-то ты мне помогаешь… Сижу тут, жду битый час! — И, понижая голос: — Вон женщина за соседним столиком решила, что ты меня бросил! Очень приятно, скажу я тебе!

— Но в аптеке была очередь! Я стоял по крайней мере полчаса!

— Короче, сам понимаешь, как я могла после такого доверить ей сумки и уйти в туалет… Да, а с эскалопами из индейки я могу разогреть остатки вчерашнего шпината, — соображает она, вставая и поправляя пальто.

Официант поставил перед мужем стакан. Тот берет его, потряхивает, чтобы льдинки быстрее растаяли. Потом подносит стакан к губам, отхлебывает. Жесты его скупы и выверены годами. «Знак!», — молит Небеса Жозефина. Маленький, незаметный знак. Париж или Нанси? Нанси или Париж? Были бы у меня карты, я бы разложила пасьянс и задала вопрос. Мой любимый пасьянс, тот, что почти никогда не сходится и помогает мне решить самые непростые вопросы. Должна ли я остаться с Амбруазом? Почти уверена, что ответ будет — нет. Тринадцать карт в ряд рубашкой вверх, прикрыты тринадцатью открытыми картами, потом еще ряд рубашкой вверх и еще ряд открытых. Потом карты из нижнего ряда переносятся одна за одной в столбик, через одну — красная и черная, и по порядку, от короля до туза. Когда уже нельзя взять ни одной карты, открываешь следующие тринадцать. И так, пока не кончатся все карты. Каждый раз, когда столбик иссякает, туда выкладывают короля и всю его свиту. Если все карты открыты и разложены по четырем столбцам, с королем сверху, пасьянс сошелся. Она часами может раскладывать этот пасьянс. Кстати, Наполеон обожал пасьянсы. Перекладывая карты, разрабатывал стратегию самых жестоких сражений. Он не мог одержать победу при Ватерлоо, карты не сходились. Она вдруг замечает узкий журнальный столик в углу кафе. Вспоминает длинный деревянный обеденный стол в Нанси, который они с Амбруазом купили на барахолке в Сент-Уэне для их самой первой квартиры. Какой простой тогда была жизнь! Она висела у него на руке, а он доставал чековую книжку. Она целовала его, льнула к нему, радуясь, что он готов выполнить любое ее желание. Как сейчас, с Филиппом… Ничему меня жизнь не учит… — уныло вздыхает Жозефина.

Старик отставляет стакан, наклоняется, дует на стол, чтобы не осталось ни пылинки, затем аккуратно раскладывает газету, достает из жесткого коричневого футляра очки, протирает их тряпочкой, разглаживает ладонью газетный лист и, послюнив указательный палец и сдвинув на кончик носа очки, погружается в чтение. Даже язык прикусил от натуги. Жозефина, ошарашенная всеми этими приготовлениями, опускает голову, стараясь скрыть подступающий смех. Ее взгляд падает на крупный заголовок, и в душе ее все переворачивается: «ПСЖ победил Нанси со счетом 3:0». Пари-Сен-Жермен… Нанси… Она отворачивается, чтобы не видеть больше проклятую парочку, которая так спокойно, за разговорами об эскалопах и отхожем месте, перевернула ее судьбу. В глубине кафе, как цветная фреска, огромная, яркая, кричащая реклама призывает: «Летайте самолетами Эйр Филиппинс!».

Часть третья

Дверь открывает дворецкий. Совершенно такой, как в черно-белых фильмах, думает Аньес, когда американцы пытаются подражать старушке-Европе. Он смотрит на нее свысока, но она не смущается и говорит, что хочет видеть Люсиль.

— Мадам предупреждена о вашем визите?

— Думаю, мадам меня примет… — отвечает она, широко улыбаясь.

Называет себя, но дворецкий не успевает подняться предупредить Люсиль: она сама окликает его, перегнувшись через перила мраморной лестницы.

— А… — разочарованно роняет она и выпрямляется. — Это моя подруга, Фрэнсис…

Он пропускает Аньес и со сдержанным величием указывает ей на лестницу. Она проходит вслед за Люсиль в маленький будуар в английском стиле, с камином. Аньес ощущает в обстановке что-то знакомое, где-то она это уже видела. Дорогие ковры, картины на стенах, книги в ряд, широкие диваны, покрытые кашемировыми пледами, низкий столик, на котором небрежно разбросаны раскрытые каталоги живописи, подставка для журналов, курильница для благовоний, а на камине — портрет мадам Дюдеван с золотистой лисицей на плече. Люсиль жестом предлагает ей присесть на диванчик, а сама устало падает на другой, напротив. На ней черная водолазка, черные лосины и широкая рубашка в черно-синюю клетку. Конечно, из гардероба Рафы, сразу понимает Аньес.

— У тебя чудесно, не слишком гостеприимно встречают внизу, но обстановка искупает холодный прием…

— Это его работа, ты же понимаешь…

— Я на него и не обижаюсь. А Рафу-то он пропустит?

Люсиль удивленно смотрит на нее, поджимает под себя ногу, все ее тело напрягается, готовое к броску, к отпору.

— Я вчера спряталась за дверью и все слышала. Я все знаю…

— Я тоже… узнала твою машину. Фиолетового медвежонка с автозаправки…

Недобро рассмеявшись, она перекидывает волосы на одно плечо и наклоняется, прикуривая сигарету. Несколько раз неторопливо затягивается, не сводя глаз с Аньес, пытаясь разглядеть в подруге соперницу.

— Я хочу его, Аньес, понимаешь или нет? Хочу его. С самого детства, а она его у меня отняла…

— Ничего она у тебя не отнимала, Люсиль. Рафа ведь не медвежонок с автозаправки…

Взгляд Аньес падает на серебряный поднос, на котором расставлен чайный сервиз, тоже серебряный. Английский чайник, обернутый муфтой, чтобы не остыл, птифуры, пышный кекс со сверкающими алыми точками цукатов, блестящие ложечки, вышитая салфетка и две чашки. Люсиль — мастерица принимать гостей.