Книга Торпеда для фюрера - Вячеслав Демченко

И это ещё их счастье, что не оказалось у немцев на дальнем подступе к железнодорожному узлу Владиславовка ничего существеннее зенитно-пулемётного дивизиона. «Или что оно там у них такое, пропади оно пропадом».

Не потявкивают зенитки, только спаренные пулемёты ткут по чёрному небу голубую паутину крупным калибром. Но и тех 20‑мм хватит по их душу, едва прикрытую фанерой, с головой, если достанут.

Почти краем глаза заметил лейтенант, как с нижнего яруса «этажерки», кувыркаясь, отлетели назад лохмотья фанерной обшивки. И только потом почувствовал, как обожгло щеку. Сорвав перчатку, провёл по щеке тыльной стороной ладони. «Ничего, крови немного и боль скорее саднящая. Должно быть, щепа от сосновой рейки», — обстоятельно успел обдумать Войткевич, прежде чем «У-2» ухнул куда-то вбок и вниз вместе со всем содержимым его желудка.

Глянув в ту сторону, Яков, прежде всего, увидел, как беспощадно, словно гигантским шашелем, изъедено крыло, на которое завалилась их «небесная двуколка», точно на подломившееся колесо.

— Прыгай!..

Лицо Таси было таким же спокойным на первый взгляд, напряжённо застывшим. Но не было больше в этой детской попытке «обуздать эмоции» скрытого поиска выхода. Судорожных и мучительных соображений: «Что делать? Как бы? Что же придумать?» Решение принято. Замерла складочка между сведёнными бровями. Искусанные губы плотно сжаты. И глубже, и безнадёжнее стала ночь в расширенных карих глазах. Решение принято: «Он прыгает и, может быть, сможет ещё довести до конца их важное дело. Она — остаётся». Собственно, это даже не решение — остаться, поскольку вариантов-то и нет, как нет парашюта, а решение — не орать, не визжать, не блажить, а до конца и достойно…

— Не прыгну, — откинулся Войткевич на жёсткую спинку сиденья, и даже подумал как-то мимоходом: «Не подкладывают ли туда девчонки сковороду вместо бронещитка? Как в Первую мировую пилоты «фарманов» под задницу?»

Но редко он себя чувствовал столь же беспомощным, как сейчас, когда стежки пуль штопали небо вокруг так, словно какой-то пулемётчик Ганс вставил его в пяльцы и вышивает, никуда не торопясь, железным крестиком.

— Что?! — Тасе показалось, что она не расслышала.

Она дёрнула застёжку под подбородком и отбросила клапан шлема, из-под которого беззащитно вспыхнул золотистый пух, вьющийся на шее колечками.

— Чего?

— Ничего. И не надо меня умолять, — проворчал Яков, демонстративно расстегивая на груди лямки парашюта, и крикнул в голос, когда уже освободился от парашютной сбруи полностью. — Сажай!

Тася замотала головой, так что распущенные клапаны забили по щекам, то ли самим по себе бледным, то ли от мертвенного зарева прожектора.

— Убьют!

— Не впервой, — снова негромко, вполголоса, ответил Яков, умащивая на груди «шмайссер» на немецкий манер, магазином кверху, чтобы не давила рукоять затвора[49].

И, приподняв с одного глаза авиаторские очки, подмигнул:

— Ну, что мы думаем? Думаем — куда?

— Чего там думать, поля кругом. — Отвернулась младший лейтенант, так и не решив, то ли закатить истерику умиления и разреветься, то ли с такой же истерикой, но возмущения, вытолкнуть разведчика за борт.

«Но пойди вытолкни такого физкультурника. Такого наглого, самоуверенного, самовлюбленного и самонадеянного, такого… интересного?»

Чувствуя, что начинает как-то путаться с определениями, Тася замотала головой, стряхивая наваждение. Да и не до определений сейчас.

Она потянула рычаг штурвала на себя. Машина плохо, но ещё слушалась.

Лишь бы хоть что-то осталось от подъёмной силы, от плоскостей, благо их у биплана целых четыре, а так… Скорость снижения «У-2» с выключенным мотором составляет 1–2 м/секунду, это даже меньше, чем у парашютиста в свободном падении. Шанс есть, по крайней мере долететь до земли. Но именно поэтому многие её подруги предпочитали не садиться, а падать.

«Там же нас встретят?» — снова обернулась Тася через плечо.

Лейтенант Войткевич откровенно скучал.

Разминулись во тьме

Оккупированный Крым. Район Владиславовки

— Что там? — заглянул Везунок через плечо старшего сержанта Каверзева на цифирь часов, светящуюся тусклой фосфорной зеленью.

— Уже час десять, как должны быть, — пробормотал Каверзев, ворочая запрокинутой вверх головой.

Небо молчало, как бездонный колодец с нетронутым отражением звёзд. Для полноты впечатления, где-то на окраине поля, в заболоченной низине, время от времени заводила дребезжащий будильник лягушка, что-то здорово напутав с брачным периодом. Август всё-таки…

Как и в прошлый раз, в прошлом месяце, когда отряд Беседина частично был эвакуирован на Большую землю, площадку для приёма разведчиков выбрали не в горах, а как можно ближе к району предстоящих действий. На заброшенном колхозном поле, не так далеко, — может, даже рискованно недалеко от Якорной бухты.

А если соотносить с крайней, восточной грядой Крымских гор, то вообще «у чёрта на куличках», далеко от своих партизанских баз.

Впрочем, может, тем себя и оправдывал этот неоправданный на первый взгляд риск. Тут их не ждали. Крупный, стратегического значения, железнодорожный узел; опять-таки, рядышком база шнельботов, сумевших едва ли не парализовать весь Черноморский флот, да ещё под личной опекой фюрера. Тут и версты не пройдёшь, чтобы не натолкнуться на пост или патруль полевой жандармерии.

— Ещё минут десять-пятнадцать и вообще всё пойдёт прахом, — заметил Малахов, недовольно смыкая порыжелую пехотную гимнастерку, сменить на которую вольную тельняшку командир его буквально принудил.

(Кто знает? Найдутся ли в завтрашней колонне военнопленных ещё морские пехотинцы или матросы? Ну как засветишься там экзотической своей полосатостью, что зебра в зоосаде?)

— Прахом?.. — с мрачной злостью отозвался Сергей Хачариди. — Прахом не пойдёт. Прахом не годится.

— А я и не говорю, что «вообще», — лениво поправился матрос. — А именно эта, так сказать, версия. Затесаться среди военнопленных.

— Ни хрена, — упрямо повторил командир. — Именно эту версию мы и будем отрабатывать.

— А как же? — Арсений Малахов закатил глаза к необыкновенно щедрому на алмазы августовскому южному небу и сунул в рот очередную соломинку, которыми уже почитай всю ночь приходилось заменять курево. — Как же наши архангелы?

— Тебе цель операции известна? — спросил Везунок так значительно, что понятно стало: спросил не только одесского морячка, «расклешённого» во всех отношениях, вплоть до дисциплинарного, но и всех присутствующих. Всех, «кому идти».