Книга Революция 2. Книга 2. Начало - Александр Сальников

Фраза отзвучала и на самой торжественной ноте растаяла в оклеенном кремовыми обоями купе.

Керенский снова невольно вернулся мыслями почти на год в прошлое, в туркестанскую поездку. Тогда не было массивной дубовой мебели. Не было широкой, почти такой, на которой спал теперь в Зимнем Александр Федорович, кровати. Не было карты Российской империи во всю стену. Но это изысканное купе, сверкающее латунью и электрическим светом, нарочитым комфортом напоминало обстановку памятного вагон-салона.

А может, все дело было в Рождественском.

Тела так и не нашли. В товарном вагоне обнаружили пятна крови и одну-единственную гильзу от парабеллума. Допрошенные железнодорожники каялись, несли вздор о франтоватом офицере и его рябом подельнике, но вразумительной картины составить с их слов не удалось. Сергей Петрович исчез без следа.

Не нашли и фигурок. Александр Федорович не мог поверить в предательство подполковника. Он раз за разом вспоминал подробности их совместных злоключений и пришел к горькому выводу: Рождественский — мертв. Воспоминания о нем посещали теперь Керенского в ореоле грусти и кроткого траура.

Рождественского было отчаянно жаль. Александр Федорович чувствовал себя так, будто остался без верного друга, без своей правой руки. Принятые на службу ординарцы не годились подполковнику и в подметки.

Керенский поморщился и принялся растирать онемевшие пальцы. Все чаще приходилось вставлять ладонь меж пуговиц френча, чтобы хоть как-то облегчить страдания. Казалось, будто Александр Федорович был вечно ранен и никак не мог исцелиться.

Керенский стиснул зубы. Секундная стрелка без устали наматывала круги по циферблату часов. Время шло. Ни на отдых, ни на душевные терзания его просто не оставалось.

«Нужна железная дисциплина…» — непослушной рукой вывел он.

Подумал, зачеркнул строчку и начал иначе:

«Здесь, в Финляндии, нам надо быть особенно осторожными, ибо наше великодушие могут понять как бессилие не только немцы. Мы, как сильные, продиктуем врагу свою волю…»

— Как сильные, — проронил Керенский.

Сказать по правде — сил практически не осталось. Разъезды и митинги, встречи и торжественные выступления вымотали Александра Федоровича до предела. А впереди еще предстояло сменить Львова на посту министра-председателя Временного правительства. Престарелый князь уже готов был отдать власть в руки Керенского, но Александр Федорович не спешил. Сейчас было важно очаровать народные массы.

Толпа боготворила нового морского и военного министра. Керенского носили на руках. Столичные барышни бросали к его ногам цветы и украшения. Но то была столица.

Александр Федорович задумчиво уставился на карту. Раскинувшаяся необъятная Россия далеко еще не вся поддалась очарованию Орла.

Ах, если бы можно было оказаться разом в каждом городке и деревушке, в каждом уезде и губернии! Одновременно переступить порог каждой квартиры и избы! От единой искры зажечь трепетным обожанием каждое из миллионов сердец российского обывателя!

Александр Федорович тряхнул головой, отгоняя пустые фантазии. Время убегало от Керенского, и замедлить бег неумолимых секунд — не в его власти.

Александр Федорович покрутил в руках часы. Непослушными пальцами сдвинул длинную стрелку на двадцать минут назад, на финский манер, и снова взялся за перо.

Нужно было сконцентрироваться на обращении к балтийцам. Большевистская агитация уже оплела своими щупальцами линкор «Андрей Первозванный» и едва переименованную «Республику». Пресечь крамолу требовалось решительно и без проволочек.

Вдруг привычный стук колес взрезал длинный паровозный свисток. Свет в кабинете мигнул. Вагон тряхнуло.

Керенский машинально тронул закачавшуюся непроливайку. Поезд заскрипел по рельсам и встал.

— Что случилось? — бросил Александр Федорович заглянувшему в кабинет ординарцу.

— Не могу знать, гражданин министр! — отрапортовал тот, глупо хлопая глазами.

Керенский скривил губы. За тяжелой шторой с золотыми кистями вместо деревянного вокзала с надписью «Valkeasaaren rautatieasema» чернела стена соснового бора.

— Так разузнайте! — нервно приказал Керенский и посмотрел на циферблат. До Белоостровской станции было еще чуть больше часа ходу.

Ординарец щелкнул по старорежимной привычке каблуками и исчез.

Александр Федорович горестно вздохнул и окунул перо в чернила:

«Россия сейчас засевается семенами равенства, свободы и братства — и я уверен, что этой осенью мы соберем обильную жатву!»

* * *

— Отличная вышла штука, Эжен, — одобрил Соломон, заталкивая ординарца под диван на гнутых высоких ножках. — Моментальный эффект!

Соломону хотелось прибавить выдуманное им для препарата звучное название, но он поостерегся. Чем ближе становилась финская граница, тем больше нервничал Бес. Дразнить компаньона Шломо не хотел. Растревоженный Бессонов начинал извергать фонтаны сарказма, а это всегда мешало работе.

— Еще бы, — буркнул тот, выбрасывая пропитанную химикатом марлю в тамбур, и тщательно закрыл дверь купе. — Даром, что ли, я на нее полтора месяца потратил?

— Парень-то — словно деревянный! — одобрил Соломон. — Превосходно, Эжен! Удивительно!

Поезд тронулся. Паровоз спешил нагнать упущенные минуты. Пол заходил ходуном.

— Хватит мне дифирамбы петь, Шломчик, — нахмурился Бес. Он по-моряцки расставил ноги и наклонил голову. Бессонов не вынимал из рук карманов пальто, подбородок упрямо выпятился. Соломону показалось, что он очутился в подворотне перед началом мальчишеской драки. — Не верю я твоему осведомителю. Без Саламандры я дальше не пойду.

Соломон прищурился в тревожное лицо компаньона. Тринадцатого февраля девятьсот шестого они в Гельсингфорсе взяли отделение Государственного банка. Получилось грязно. У кого-то из набранных в дело латышей сдали нервы, началась пальба. Бес поймал пулю.

Потом были облавы. Молодых латышских революционеров свинтили жандармы. Компаньонам удалось уйти, и революция получила свои деньги. Но простить Соломону кровь и аресты Бессонов так и не смог.

— Говорю тебе, — терпеливо начал Шломо, — Керенский не взял в Гельсингфорс охраны. Только одного ординарца. — Соломон беззлобно пнул кончиком ботинка торчащий из-под дивана сапог и опустил пониже покрывало, чтобы край касался пола.

— Это они козу на путях пожалели, — упрямо мотнул головой Бес. — Это им животину жаль, а человека в расход пустить — высморкаться! Не пойду без Саламандры! — Бес протянул Шломо пузатую аптекарскую склянку. — Хочешь, один иди. А я без ящерки туда ни ногой!

Соломон скривился и щелкнул крышкой брегета. Отведенные на операцию минуты бесследно утекали. Чем дольше тянулась эта сцена, тем дальше предстояло топать до спрятанного в бору автомобиля. А поезд вот-вот прибудет на таможенный пункт Белоостровского вокзала.