Книга В штабах и на полях Дальнего Востока. Воспоминания офицера Генерального штаба и командира полка о Русско-японской войне - Михаил Владимирович Грулев

дивизии. Надо бы пойти назад, к Ляояну, чтобы выиграть надлежащее расстояние между арьергардом и главными силами. Но… пойти опять навстречу, может быть, шимозам и шрапнелям… Да и ночь; грязь невылазная. Решили заночевать тут. Авось…

Поехал я ночью осмотреть свою цепь и выехал на какой-то ручеек, разбухший от предшествовавших дождей и пересекавший дорогу, по которой бешено порывались обозы, неистово обгоняя друг друга, отчаянно выбиваясь из засасывающей грязи. А тут еще эта проклятая речушка, по которой повозки могут двигаться лишь гуськом. Боже, – какое столпотворение тут получилось от сгрудившихся обозов! Для наблюдения за переправой тут распоряжался Генер. шт. капитан гр. И-ев, который совершенно один, без всяких помощников, с прутиной в руках употреблял нечеловеческие усилия, хлестал направо и налево, отчаянно ругался и совершенно охрип, стараясь водворить порядок. Я дал ему в помощь несколько нижних чинов. Всю ночь он бился тут у речки. К утру обозов тут не было.

24 августа. Прошел благополучно первый переход. Пустые шероховатости, отмеченные мною выше, были неминуемы, конечно, в такой сложной отступательной операции, какую мы совершаем. Ведь армия двигается фланговым маршем на расстоянии пушечного выстрела от высот у Тумынцзы: стоит только японцам захватить эти высоты, и нашу армию под Ляояном постигла бы катастрофа куда печальнее той, чем испытанная впоследствии под Мукденом, потому что со стороны Янтайских копей на фланге движения из Ляояна в Мукден висела почти вся армия Куроки, а не такие ничтожные силы, которые прорвались через Киузань 25 февраля (1905 года) и позорно гнали наши армии в Телин. Эта опасность, угрожавшая нашей армии под Ляояном, положительно чувствовалась, если не понималась, каждым солдатом. Весь переход 23 августа (и 24‑го) нижние чины украдкой, но тревожно озирались на горы вправо от нас, то есть со стороны Янтайских копей; и если при всем том армия совершила свое отступление вполне хладнокровно, то это ей делает честь и славу.

Почему под Ляояном армия справилась с более трудной задачей, чем под Мукденом, можно объяснить лишь тем, что моральная упругость нашей армии под Ляояном была выше, чем под Мукденом; под влиянием длинного ряда неудач и поражений износились постепенно нервы, а прибывшие запасные из России отравили остатки таившейся в нас веры в свои силы и в наше дело.

Да! Бывают несомненно «герои проигранных сражений», как бывают также несомненно чрезвычайно искусно выполненные сложные военные операции, которые, при видимых отрицательных результатах, в действительности скрывают в себе блестящий успех. К таким именно операциям надо отнести отступление нашей армии из Ляояна. Мы так привыкли восторгаться боевыми качествами японцев, – и я отнюдь не намерен умалять их, – что должны были бы выразить великое удивление, как это три сосредоточенных армии, заняв такое чудовищно-выгодное стратегическое положение относительно противника, позволили ему безнаказанно выйти из великой беды. А между тем никто этому не удивляется, точно так и должно было быть.

Говорят, что армия Куроки была сильно утомлена почти девятидневным боем, – что у японцев вышли боевые запасы и т.п. Все это не может служить оправданием при данной обстановке, когда чуть ли не целая неприятельская армия висела над нашей жизненной артерией в расстоянии 3—4 часов марша; и если грандиозная военная операция оказалась не использованной японцами, свелась для них впустую, – если не считать простое занятие Ляояна, который все же ведь не крепость, – то только потому, что со стороны русской армии были своевременно приняты искусные меры, а также и потому, что японские военачальники оказались не на высоте сложной задачи. Повторяем, что чрезмерное утомление войск не может служить оправданием бездеятельности при подобной обстановке, когда возможны чрезвычайные последствия: Наполеон I при одной из таких операций за неимением войск посадил барабанщиков на коней, чтобы преследовать отступающего противника… Маршал Ойяма телеграфировал даже в Токио 23—24 августа, что он теснит русскую армию на север; но тут очень мало или, вернее сказать, вовсе нет правды: при отступательном движении нашей армии из Ляояна в Мукден я шел со своим полком в арьергарде, сменяясь с 12‑м полком, прикрывая движение наших войск, и не понес почти никаких потерь. Ведь огромная армия с многочисленными обозами должна была совершить три перехода при очень невыгодном стратегическом положении; при такой обстановке назначение арьергарда – служить целиком жертвой искупления для всей армии… А нам это обошлось в несколько человек раненых. Значит, «теснили» слабо.

25 августа. Ночь с 24 на 25 я провел в какой-то полуразрушенной фанзе, стоявшей у дороги. Войдя туда ночью, я в темноте завалился спать на куче какого-то мусора; но утром, когда проснулся, глазам моим представилась весьма печальная картина: дом, очевидно, богатый, наполовину занят был большой лавкой, а вторая половина служила жилым помещением весьма зажиточного, по-видимому, купца-китайца, судя по уцелевшей местами богатой резьбе и предметам китайской роскоши. Все это было разрушено, разбито и смешано в какую-то общую кашу. Спал я, оказывается, на куче чумизы (род проса), смешанной с мусором, обрушившимся с полуразобранной крыши.

Вышел на улицу; у дверей этой руины стоит старик-китаец, плачет и причитывает: «ломайло», «ломайло».

Увидев меня, он бросился на колени и начал жаловаться мне по-китайски, из чего я понимал только одно слово «ломайло», которое он повторял поминутно. От души жалко было старика, но я мог его утешить только по-русски, что «здесь и людям ломайло, не только имуществу…»

«Картину отступления, – печальную, мрачную картину, – надо видеть сверху, с горы, что ли. Вся долина перед вами – один сплошной разброд, тут – сломанные, брошенные телеги, там – палые лошади. По всем рвам, под деревьями, где только есть хоть клочок тени, лежат, сидят или стоят солдаты, так же похожие на солдат, как замученный кавалерийский конь на Пегаса…»

Так Вас. Немирович-Данченко рисует картину отступления наших войск из-под Дашичао. Не сомневаюсь, что талантливым корреспондентом картина эта нарисована с натуры. Казалось бы, что при отступлении нашей армии от Ляояна к Мукдену неприглядные черты отступательных движений должны были выступить несравненно сильнее и ярче, если принять во внимание, что тут отступала целая армия, весьма узким фронтом, при критической обстановке в стратегическом отношении, которая, по мнению многих, граничила с неизбежностью катастрофы. В действительности, как я уже заметил, все обошлось вполне благополучно. Насколько отступательное движение совершено было нами в порядке, могу высказаться вполне определенно потому, что, следуя в хвосте арьергарда, видел всю сумму признаков, которые позволяют судить безошибочно о степени нервозности отступления: что в душе таилось при отступлении, было, вероятно, одинаково как при оставлении Дашичао, так и при отступлении от Ляояна, но с внешней стороны