Книга Страсти по опере - Любовь Юрьевна Казарновская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Впрочем, музыкальная драматургия всегда характеризует персонаж гораздо ярче, рельефнее, нежели драматургия чисто литературная. Полина, многократно проигрывавшая и свои, и своей подруги деньги, у Достоевского — одно. У Прокофьева — чуть иначе: он наделил свою Полину совсем иными, очень привлекательными мягкими чертами. Я часто вспоминаю сцену с Алексеем — в спектакле Чхеидзе действие происходило в спальне, прямо на кровати. Это комната, вернее, каморка Алексея и тут влетает Полина: «Если я прихожу, то уж вся прихожу, вы это сейчас увидите»…
И тут в оркестре появляется изумительная по красоте легатная мелодия, кантилена, полная женственности. Исчезают «иголочки», колкость характера Полины, которая постоянно ощущается у Достоевского. А здесь такая вдруг появляется созревшая для любви особа, которая абсолютно готова и отдаться, и любить… Но она тут же себя одёргивает: нет, я другая, я не хочу этого, а вы должны сделать то, вы должны сделать это…
Любовь Казарновская и Владимир Галузин в опере «Игрок»
Прокофьев, как мне кажется, её «скруглил», сделал более мягкой и пушистой. Получилась натура рефлексирующая, с характером сложным, многослойным. непредсказуемым в каждый последующий момент. Что-то среднее между Манон и Кармен. Дамочка, которая может быть очень привлекательной кошкой, ласковой, нежной… но при случае выпускать коготки. А для меня даже чуть больше: Полина, особенно у Достоевского, — это тигрёнок, у которой и коготки всё время выпущены и зубки-клыки всегда наготове. «Идите, отыгрывайтесь, и тогда потом посмотрим, как я с вами поступлю, полюблю я вас ещё раз или нет!» Вот в этом её «карменистость».
Она — очень характерный тип, продукт эпохи, читающей по-французски, очень привязанной к французским романам, к эпохе увлечения вообще всем французским. Не зря ведь «Игрок», мировая премьера которого состоялась на французском языке в Брюсселе, в театре «Ла Монне», имела такой успех. И хотя прототипами Рулетенбурга. как принято считать немецкие Бад-Хомбург и Висбаден, эта публика, на сломе эпох прожигающая жизнь, типична не только для Германии, но и для Парижа, и для Франции, и для Бельгии.
Алексей очень возбудил Полину, возбудил как женщину, как авантюристку, которая в ней жила, потому что и сам Алексей безусловный авантюрист, который бросается во все тяжкие ради неё.
Ведь он ей очень созвучен как человек очень эмоционально подвижный, очень быстро реагирующий на всё. Они оба — сумасброды. Оба — сумасшедшие. Люди, живущие мгновенной, сиюминутной эмоцией. Они эту эмоцию в себе холят и лелеют, они её очень любят — как и свои взрывные характеры и их нетривиальные проявления. Именно такой я и играла Полину — полностью отдающейся своему чувству, своей страсти.
В Полине уживаются две натуры. Она, с одной стороны, стопроцентная Женщина. А с другой стороны — очень рациональный, расчётливый мужик. Это и сближает её с Алексеем, потому что он тоже и азартный игрок, и человек очень расчётливый, перекликающийся, как я уже говорила, с пушкинским Германном. Именно из Полины вырастет потом Настасья Филипповна.
Если Полина чувствует отклик мужчины, который действительно ей в каком-то смысле подобен и адекватен, она на это чувство откликается. И как откликается! Она как бы распускается вся и говорит: «Я вся прихожу, бери меня!» А приходя, она сжигает все мосты, она не оставляет себе ни единого сантиметра, ни миллиметра того пространства, на котором можно включить голову. Ни единой лазейки для эгоизма, о котором она вдруг забывает и пускается во все тяжкие, в любовь с Алексеем.
Но это у неё ненадолго. Полина очень быстро берёт себя на короткий поводок, как бы говоря: «Нет, я другая, я проживаю не ту жизнь, которая мне, так сказать, нравится и которую я хочу проживать. Я хочу денег, я хочу красиво жить, я хочу путешествовать». «Бери меня, я твоя» — а потом «Стоп!» в самый патетический момент. Вот это и есть её суть. То самое ratio, которое никогда не принимал в женщинах Достоевский, чьим женским идеалом была Сонечка Мармеладова и ей подобные.
Нам не дано предугадать…
А он? Он… возвращает пятьдесят тысяч, в ответ получает их от Полины, очень грубо говоря, себе же в морду. Вот её характер! Она тоже постоянно играет с судьбой, раскладывая какой-то невероятный пасьянс. Не надо мне ваших денег, вы лучше покажите, на что способны ради меня!
Любовь Казарновская и Владимир Галузин в опере «Игрок»
Так как ему следовало поступить? Он её любит. Он хочет, чтобы она всё время была вовлечена в эту игру его жизни. А ей больше по нраву играть в свою игру! Причём мы не знаем следующего хода. Каким он будет: е2 — е4, рокировочка или сразу шах и мат? Вот этим и интересен Достоевский. Потому что человеческую психологию, человеческое нутро он переворачивает и поворачивает к нам, — и нам не дано предсказать, что же будет дальше, — совершенно неожиданной стороной. Таков же Пушкин, таков Лев Толстой. Хотя Пушкин, конечно, более предсказуем, по его legato мы всё-таки можем какие-то события предугадать.
А у Достоевского мы вообще ничего предугадать не можем — ни в «Игроке», ни в «Бесах», ни в «Преступлении и наказании». Почти любой характер у Достоевского развивается так, что нам невдомёк, что же произойдёт буквально в следующий момент.
В Полине эта непредсказуемость доводится до полного абсурда, когда она пускается в какие-то совершенно немыслимые вещи. Полина вся состоит из моментальных поворотов, она как колёсико, как волчок, ей доставляет удовольствие куражиться, надувая все эти мыльные пузыри. Она просто ловит кайф! Сплошные контрасты: красное, чёрное, белое, красное, чёрное, белое. «Отдайте мне пятьдесят тысяч — не надо мне ваших пятьдесяти тысяч».
И если исполнительница — а партия Полины не очень велика по объёму — не может эти повороты «колёсика» передать, то проседает вся динамика действия, а кардиограмма, о которой я говорила, превращается в прямую линию…
Я помню, как решила как-то проверить все эти ощущения, эту философию на самой себе. Роберт как-то повёз меня в казино — и у меня тут же сработало то самое ratio. Потому что я увидела безумные глаза людей, которые играют. Они, в сущности, везде одинаковы — и в Баден-Бадене, и в Монте-Карло, и в Висбадене. Это по-настоящему безумные люди, они просто не в силах остановиться, у них расширенные зрачки — как под наркотиками. Они ходят как под дулом пистолета в
