Книга По естественным причинам. Врачебный роман - Нина Люкке

отмерила воду и молотый кофе, запустила кофемашину, наполнила чашку, выключила машину, вернулась в кабинет – и все это, ни разу не вспомнив о телефоне, об этой пустышке, которую я, словно младенец, не выпускала из рук целый год.

Я выхожу из клиники, чтобы купить еды, посмотреть на людей, автомобили, деревья, мир. Увидеть вокруг себя движение. Но на улице по-прежнему довольно пустынно. Не торопясь, я хожу между полок супермаркета. Помимо традиционного апельсина, я беру еще банан и гигиеническую помаду.

После этого я возвращаюсь домой. Теперь это и правда мой дом. Я заворачиваю в коридор за регистратурой и слышу, как кто-то шуршит в кабинете Бунтаря. Тут выходит он сам, так что прятаться слишком поздно.

– Здрасте-здрасте! – произносит он. – Это никак вы? Вы тоже работаете по субботам, да уж, куда мы катимся, работы невпроворот, проще было бы взять и поселиться здесь, ха-ха. Было бы неплохо отправиться в отпуск и передохнуть.

Но поскольку до отпуска еще далеко – сейчас только середина мая, – очевидно, что теперь мой черед поинтересоваться, куда он собирается. Я не из тех, кто отказывает окружающим в маленьких радостях, мне ведь известно как из разговоров в столовой, так и из «Фейсбука», что Бунтарь любит путешествовать, поэтому я спрашиваю:

– Отпуск, как же. А куда вы собираетесь на этот раз?

Я слушаю, глядя ему в глаза, и думаю: как же я не люблю эти светские беседы. Все эти общие слова. Как дела, приятно вас видеть, до скорой встречи, до свидания, хороших выходных, хорошего дня, счастливого Рождества, с Новым годом, спасибо за ужин, хорошей дороги, поздравляю, соболезную, хорошая погода, не правда ли. На самом деле все это значит не что иное, как: я пришел с миром, я не собираюсь убивать тебя, есть тебя или красть у тебя вещи и людей. Суть в том, чтобы признать существование друг друга, растопить лед. Эта пустая болтовня утомительна, но необходима, например когда сталкиваешься с коллегой в коридоре субботним утром, и в твоих интересах заставить его болтать о том о сем, вместо того чтобы спрашивать, почему ты всегда, в любое время дня и ночи, находишься в клинике.

За общими фразами и вежливыми словами можно спрятаться. Особенно после тяжелых консультаций с агрессивными, вечно недовольными пациентами я, бывает, стою в дверях, улыбаюсь и говорю всего доброго, удачи, скорейшего выздоровления, а сквозь зубы произношу совсем другие слова. Никто, кроме меня, не слышит этих слов, но я их все же произношу, средь бела дня, прямо в лицо пациенту. Это своего рода переработка отходов. Существует масса ругательств, которые можно произнести сквозь зубы – главное, чтобы в них не было звуков б, ф, м или в, в произнесении которых задействованы губы.

Всего доброго! Козел.

Скорейшего выздоровления! Гондон.

Когда я закрываю дверь, я уже улыбаюсь широко и искренне.

«Просто детский сад», – говорит Туре.

Они первыми начали, отвечаю я.

Я все еще стою и участливо слушаю Бунтаря – именно так женщины обычно внимают пожилым мужчинам, так же слушают маленького ребенка, который чем-то расстроен. Я часто замечаю, с каким рвением пожилые мужчины общаются с более молодыми женщинами, а женщинам моего возраста, в свою очередь, не может не льстить, что с ними заигрывает мужчина, пускай и пожилой, но все еще способный ходить без посторонней помощи и к тому же работающий. Бунтарь отказывается выходить на пенсию, ведь он ощущает острую потребность приходить в клинику и в субботнее утро стоять в коридоре и громко и безудержно вещать о том, что все его семейство – дети, невестки, зятья и внуки – поедет по Европе на поезде; а из моего рта слова ободрения вырываются невольно, словно неосознанный выдох, ведь мои архетипические аппетиты – держаться вожака стаи – сейчас равны нулю.

Во всем этом активном слушании, зрительном контакте и кивании есть что-то от снисходительности и превосходства, от тяги оказывать помощь; да, в особенности женщинам нужно обуздывать свое извечное желание обо всех заботиться, оно никому не идет на пользу.

– Вот это да, как здорово, – говорю я, – все семейство в одном поезде, неужели, не думала, что такое возможно, ночной поезд от Мальмё до Берлина, завтрак в Берлине.

Ноги затекли, но я удерживаю зрительный контакт и продолжаю кивать. Всякий раз, когда я переминаюсь с ноги на ногу и делаю вздох, чтобы сказать: «Прекрасно, желаю вам отлично поездки!», он вычисляет мои намерения и тут же произносит что-то еще, на что мне снова нужно среагировать:

– Вот как, значит, на отрезке Берлин – Прага вы забронировали собственное спальное купе, замечательно, и у вас запланирован целый день в Берлине, да вы собираетесь посетить как минимум пять музеев, замечательный план.

Слова Бунтаря растворяются и сливаются в неразборчивое щебетание, от которого у меня щекочет в ушах, и в том момент, когда уже кажется, что я вот-вот упаду в обморок, мучениям наступает конец.

– Всего доброго и хороших выходных! – кричит он мне вслед.

– Взаимно! – отзываюсь я.

Оказавшись в безопасности, я еще некоторое время хожу по кабинету кругами, чтобы успокоиться, а затем наконец присаживаюсь и делаю глоток Litago.

18

Я не плакала с того самого вечера, когда поняла, что должна покинуть Гренду. Но сегодня меня прорвало, причем прямо в парикмахерской. На стрижку я записалась давно, еще до того, как все произошло, и, разумеется, записывалась я с мыслью о Бьёрне: хочешь быть привлекательной – ухаживай за собой. Я сажусь в кресло, и мое тело берет верх надо мной и открывает клапаны, точно так же, как в свое время тело Акселя взяло верх над его волей, сообщив, что он больше не может лежать со мной в одной кровати. Уходи от нее, она опасна, сказало его тело и запустило свой механизм: дрожь, головокружение, рвоту.

Сначала я не понимаю, что со мной происходит. Я откидываюсь назад, положив голову на раковину, парикмахер наносит на волосы шампунь и массирует кожу головы; я пытаюсь разжать челюсти, расслабить лицо, голову, шею. Парикмахер смывает пену, и в тот самый момент, когда она берет полотенце, чтобы высушить волосы, в голове у меня раздается треск, горло сводят судороги, каких не бывало очень давно, и из меня вырывается не какое-то тихое всхлипывание, а настоящий приступ рыданий, c морем слез и соплей. Я наклоняюсь вперед и упираюсь лицом в ладони, наслаждаясь плачем, который волнами прокатывается по всему телу.

Парикмахер молча кладет мне на колено салфетку. Она