Книга Жрица - Анастасия Верес

Мое сердце сжимается от жалости. Мне было непросто, но у меня есть девочки и Кала. Как жить, если нет никого?

«Правда».

«Тогда я обязательно тебя дождусь».

Моя рука останавливается на выпирающем куске породы. Это обещание, этого нельзя допустить.

«Очень скоро я уйду далеко и не смогу тебя услышать. Дай мне только три месяца, и, если я не приду и ни разу не отвечу, иди одна».

«Мое имя Мирана, я живу на третьей улице в доме с зеленой крышей», — она вручает мне свое имя и путь к ней как ключ. Опрометчиво и доверчиво.

«Лучше уезжай оттуда. Дождись меня в другом городе».

Ответа я не получаю. Мирана только учится говорить, связь обрывочна, или гора мешает нам говорить.

Вновь возвращаясь к камням, я снимаю перчатки и, присев, загребаю горсть мерзлой глины. Ничего тут нет. Только грязь.

Нагулявшись, по своим меткам нахожу обратную дорогу и сажусь у костра. Хаасы, успевшие все обсудить, встречают меня молчанием, и только Туман с любопытством смотрит на грязные руки.

В середине следующего дня мы покидаем штольню и доходим до Лаза Проныры. Туман оказывается прав, я тоже вижу разлом в горе. Две лошади наотрез отказываются идти по тропе, двух оставшихся тащить в тихие земли нет смысла. Хаасы готовы к этому, без лишних движений они разбирают сумки, пару самых легких отдают мне, и Рутил замахивается, чтобы снова прирезать животных.

— Пусть уйдут! — Я пытаюсь помешать. — Просто отпустим…

— В лесу полно хищников, и им нечего есть, — произносит Туман. — Ты не спасаешь их. Если они вернутся в Парсон, ты поставишь под угрозу нас. Быстрая смерть — это облегчение.

— Это жестоко.

— Просто не смотри.

Я смотрю, как Рутил твердой рукой одну за другой убивает лошадей. Я не прячусь, слишком поздно пытаться сохранить мою наивность. Если бы здесь стояла Верба, ей стоило бы закрыть глаза и уши. Но у меня должно быть черствое, холодное, полумертвое сердце. Мне нельзя быть чуткой или милосердной.

Ниады не знают жалости.

Боги не знают жалости.

Ардар, хаасов палач, парсонцы не знают.

И мне нельзя.

На тропу Лаза Проныры я ступаю первой, сейчас нет нужды сверяться с картой. Мне не хочется говорить ни с кем из них, но Сапсан, поравнявшись, заводит мирную беседу, совсем как в начале пути. Он спрашивает о Богах, и я даже воодушевляюсь, с его помощью, возможно, получится понять, что означает «земля была раньше всего».

— Веды прежних людей говорили, что планета возникла при взрыве. Сначала появился один камень, и внутри него — породы и недра, а потом сквозь горы вырывался огонь, и земля дрожала везде, как сейчас на Востоке. И… — Сапсан заминается, чешет лоб. — Там может рождаться новый Бог?

Я качаю головой, а потом пожимаю плечами, никто не знает, как появились Древние и Великие Боги. Я цепляюсь за брошенное им «земля дрожала» и начинаю думать не о камнях, а о том, что вся планета до глубочайших разломов едина. Реки, горы, трещины создают видимость границ, но, по сути, земля есть даже под слоем воды, а значит, везде. Если мама имела именно это в виду, откуда ей было знать? И откуда знает Сапсан?

— Я читал много книг прежних людей. До встречи с тобой я собирался быть ведом, — отвечая на мой вопрос, он говорит неуверенно, сомневаясь в себе.

До встречи со мной он не был уверен в существовании Богов. Он и в поход отправился, только чтобы вылечить землю племени ведовским способом. Сапсан пошел за знаниями.

— А теперь? — Проскальзывая меж двух глыб, я поправляю сумки на плечах и оборачиваюсь к нему.

— Теперь не знаю, — говорит он с очень серьезным лицом. — Может, лесорубом или пахарем.

— Становись ведом, Сапсан. Боги не могут предрешить всего. — Я улыбаюсь ему, потому что завтра нас может не стать, и мне хочется, чтобы он сохранил мечту. — По крайней мере, я в это верю, — добавляю тише, больше про себя, чем вслух, снова сосредотачиваясь на тропе.

Значит, земля дрожала. Я провела сотни ночей, лежа на спине и смотря в небо, слушая ветер, но ни разу мне не пришло в голову обратить внимание на почву под собой. Когда на закате мы разбиваем лагерь, я снова отхожу чуть в сторону, как бывало раньше, но в этот раз звезды меня не занимают. Я кладу ладонь без перчатки на почву, а после подбираю камень и бросаю далеко в сторону. Дрожь от его падения легкая, почти неуловимая, но есть. Ветер не может донести моих слов Ардару, может быть, получится так. Может, если я попытаюсь поддерживать связь с помощью земли, будет проще и действеннее.

Нужна кровь, но я не спешу просить нож у хаасов, мой, тот, что раньше мне выдал Рутил, остался в ноге убитого. Продолжая просто держать ладонь на земле, я прикрываю глаза, под рукой медленно тает изморозь. Внутри планеты горит огонь, как и во мне, она должна это почувствовать.

— Ужина сегодня не будет, костер не развести. — Туман опускается рядом. — Снова тошнит?

— Вроде того, порежь. — Я протягиваю к нему руку ладонью вверх.

— Не хочу. — Он качает головой, глядя на шрам.

— Брось, ты уже делал такое со мной.

— Тогда было иначе.

— Я знаю. Дашь нож?

Он раздумывает, смотря то на открытую ладонь, то в мои глаза, видимо, решает, можно ли вручить мне оружие, а потом достает из-за пояса нож и отдает, посчитав, что я безобидна. Туман хочет сказать что-то еще, это видно по выражению лица, но не произносит ни слова. Молча наблюдает за тем, как я провожу лезвием по ладони. Кровь выступает сразу же, я делаю это не в первый раз и с радостью обошлась бы без жертвы.

— След останется?

— Если выйдем к реке, нет.

— Судя по карте, Леса Смертников в дне пути вниз по склону. Мы не пойдем к реке, Жрица.

Я напрягаюсь, это быстрее, чем хотелось бы, чем мне казалось.

— Значит, будет шрам… — Стараясь контролировать голос, я сжимаю кулак, заставляя кровь сочиться быстрее, и прикладываю раскрытую ладонь к земле. Если завтра последняя ночь, то мне нужно сосредоточиться на единственном действительно важном. Я двигаю пальцами, изображая пульсацию. В первые мгновения ничего не происходит. Это новый ритуал, мы еще привыкаем друг к другу, земля учится читать мои знаки, я учусь слышать ее в мельчайших колебаниях.

Вот в Парсоне Мирана ступает по центральной улице.

Вот недалеко от Крифа качает воду насосом Иаро.

Это Верба сажает иву, чтобы уберечь дочь.