Книга Безумный Пьеро - Михаил Харитонов

И ещё: заслужил ли я право целовать свои губы в лицо?

А вокруг совершаются зимы —

или осень дождями стучит, зреет вымя рабочей крестьянки, и гусарит тальянка в землянке — и прекрасный, змеиного цвета,

обезьяний зародыш в спирту сладко скалится прямо в звезду. Сейчас я смотрю на своё стихотворение как бы извне: вот оно было частью сердца, а вот оно уже плывёт меж губ — глагольных форм летучая гряда. Изнутри оно лучше, чем снаружи, как у всех неважнецких поэтов. Или, может быть, так надо? Ведь в конце концов кто знает? Может, я сейчас умру от любви? Это было бы красиво. В таком случае — петрушку на могилку не возлагать, в ноздри трупу хладному не дуть.

А знаешь ли ты, Мальвина, где я сейчас? Я уже не за горою! Я иду к тебе, иду к тебе, Мальвина, я иду к тебе, я сокращаю расстоянье между нами, Мальвина, я уже близко, Мальвина, я совсем близко. И готов уже возродиться, как нетленная птица феликс пенис скобейда.

ЗАМЕЧАНИЯ ПО ХОДУ

Du hast mich. Начало очень известной в конце XX — начале XXI века песни группы «Раммштайн». Переводится в зависимости от мировоззрения переводчика. Немецкие глаголы haben (иметь, владеть, обладать, to have) и hassen (ненавидеть, to hate) во втором лице единственного числа звучат одинаково: hast — hasst. Так что перевести эту строчку можно как «ты имеешь меня» или «ты ненавидишь меня». Пьеро, судя по всему, имеет в виду что-то среднее.

Что за элегию сочинил Пьеро? Ну, элегия как элегия. Приводить её целиком мы не будем, щадя читателя. Ограничимся тем четверостишием, которое Пьеро цитирует. Вот оно:

Потрохерка, ебитка морская!

Ты зачем, что такое — скажи!

Ты — души мьей Тверская-Ямская

И бедра моего нычажи!

Если что, потрохерка (она же требухерка) — это маленькая коробочка, обычно дорогая и красивая, в которой хранят подгнившие потроха. Популярна среди существ, любящих нюхать тухлятину, начиная со стервятников и кончая некоторыми породами собак, у которых силён тергоровый рефлекс (как, например, у Артемона). Сравнение Мальвины с потрохеркой — очень точное, но не очень лестное.

Про морскую ебитку и всё прочее мы рассказывать не будем — по этическим причинам.

Дакотский костёр. Яма в земле, расширяющаяся книзу, к которой ведёт отдельный ход для подачи воздуха. Представьте себе закопанный в землю чайник — вот примерно так выглядит дакотский костёр в разрезе. Преимущества перед обычным костром: скрытность (пламя со стороны не видно, сам костёр можно быстро чем-нибудь прикрыть или завалить землёй), экономия топлива, ветроустойчивость. Очень удобно для кипячения воды или приготовления пищи, но не очень хорошо для обогрева. Чтобы греться, нужно делать нодью.

Вообще-то Пьеро предпочёл бы финскую свечу, но у него не было топора.

Сальтисон — блюдо из субпродуктов. Делается из свиной головизны и потрохов, мелко нарезанных и приправленных перцем, запрессованных в желудок или в толстую кишку. Приготовление требует возни и занимает много времени. Морра любит сальтисон, но реально оценивает свои возможности, так что предпочитает голову просто сварить и напиться бульона.

Если уж мы заговорили о готовке — несколько важных замечаний.

Кухня оборудована под разделку туш, как же иначе. Для существ, живущих на отшибе, других вариантов просто нет — если, конечно, не выносить кухню за пределы дома. Что тоже не всегда удобно, особенно в холодное время.

При наличии блока подвесить даже тяжёлое тело не так сложно. Водосвинка весила около 60 кг. Для массивной и физически сильной Морры это было нетрудно.

Главная проблема при подвешивании — куда девать руки. Они должны быть подняты вверх, чтобы кровь нормально сливалась. Морра решила проблему просто, примотав их к туловищу клейкой лентой. Что портит мех водосвинки, но Алле Бедросовне это безразлично.

Правильная нутровка туши прямоходящего существа — довольно хлопотное занятие, для этого нужна не только физическая сила, но и определённые навыки. Например, повреждение кишечника, мочевого или жёлчного пузырей может непоправимо испортить вкус мяса. Но Морра не собирается ни нутровать, ни обваливать тушу целиком. Она хочет съесть самые вкусные кусочки. Это мясо с рук, особенно ладони, дельты, грудь, ягодицы, ступни у хомосапых, а также некоторые внутренние органы. Алла Бедросовна, к примеру, любит печёнку.

Я оставил себя и творю без усилия — искажённая цитата из Мей-стера Экхарта в переводе Маргариты Сабашниковой: «Человек, оставь самого себя, и твори добро без усилия, и приди к наилучшему; или сохрани себя самого, твори с усилием добро и не приходи к наилучшему никогда».

Сюрприз дофина, он же цвет детской неожиданности. В Париже возникла мода окрашивать ткани в цвет обделанных пелёнок после того, как Мария-Антуанетта показала придворным своего только что рождённого сына — который прямо в этот момент обкакался.

CHECKPOINT-9. 13 ФЕВРАЛЯ 313 ГОДА

ГРОЗДЬЯ ГНЕВА или ПОЛНЫЙ КОНЕЦ ОБЕДА

Курдюмыч занёс копыто над гвоздём. И тут заверещала сирена.

Старый боров и ухом не повёл. Хотя ещё пару недель назад он уже нёсся бы в кормовую, похрюкивая от избытка чувств.

Вместо этого он обвёл взглядом стены цеха. Его любимый плакат — "Не стой под трансмиссией" — зачем-то убрали. Ещё недавно это ввергло бы Курдюмыча в печаль. Но сейчас он посмотрел на голый бетон равнодушно. С некоторых пор его перестали волновать скучные дела житейские. Он узнал иное, лучшее — и был благодарен Дочке-Матери, что дожил, что успел.

Предвкушая грядущее блаженство, он глубоко вздохнул. Лёгкие наполнились тяжёлым, скверным воздухом. Где-то было нассано, судя по запаху — собакой-охранником. Похоже, мочу не замыли. Раньше такого не бывало. Заводские службы всё убирали мигом. А сейчас что? Развели в цеху хлев… а, впрочем, и Дочь с ним, с цехом, с хлевом, со всем этим вот всем! Сегодня, уже сегодня… уже сегодня! Уже сегодня он узнает, осталась ли прелестная Рыбона верна своему Хулию? Или уйдёт к подлому генералу Аморалесу!

Свинюк хрюкнул от избытка чувств — и всё-таки ударил копытом по гвоздю. Тот вошёл в дерево ровненько, по шляпку.

Снова заверещала сирена. Боров задвинул готовый ящик в приёмный лоток и поплёлся жрать.

В кормовом зале не хватало света. Окна заложили кирпичами, а из шести лампочек уцелели только две — остальные не то разбили, не то украли. Два быка жевали сено, от которого несло прелью. Мелкий зверёк из бухгалтерии, неопределённого фенотипа, поскуливая, пытался оторвать что-то от сухого мосла.

Стояли рядом два пустых корыта. Одно было Димычевым, другое — Михалычевым. Обоих в позапрошлом месяце свезли на бойню. Ну в общем-то и правильно: Димыч был уже полуслепой, а у Михалыча дрожали ноги. А всё-таки жаль. Жаль, что друзья не дожили до эфирного вещания. А вот Курдюмыч дожил, дожил, ай молодца!