Книга Уроки правильной ориентации - Александра Ермакова

— А ну-ка хватит соплей! — Ника улыбается и тянет ко мне руки. — Мы справимся, детка. А теперь марш за кулисы!

— Какие кулисы? — Роня закатывает глаза. — За столик. Это я за кулисы, а вы с Верой за столик!

Я смотрю за сцену и ахаю. По центру танцплощадки на которой все выступают, совершенно пусто, а на самом краю, помимо столиков гостей, стоит ещё один. За ним сидит с гордой улыбкой моя мама, одетая как… мама Бэби, рядом. Павел! Он будет изображать моего отца?..

До меня ещё два номера, и очевидно я в компании Ники, мамы и Павла буду их смотреть уже в образе моей героини.

А потом выйдет “порно-Зукко”, протянет мне руку и сказка. закончится.

Все соседние столики пялятся на мамину ретро-одежду, но при моём появлении, с пониманием кивают. И фотограф конкурса тут же принимается нас снимать.

Павел и мама выглядят как почтенная чета из США 80-х годов, Ника с широченной улыбкой пританцовывает под музыку, в точности копируя Лизу, на ней этот ужасный, вульгарный костюм, но все оценили шутку.

Роня тоже выглядит слишком уж ярко, Пенни — эффектная героиня, оттого это кажется комичным и крутым. Участие мамы не обговаривалось, меня должны были вывести из толпы, и кто именно так постарался — не известно.

Озираюсь — с моего места прекрасно видна сцена, дверь, ведущая на лесенку в звуканскую, выход из кулис. Я надеюсь увидеть там Сашу. Теперь когда в дело замешаны все мои родные, а начало выглядит таким многообещающим, не хочу видеть тут стриптизёра, который всё испортит. Я хочу видеть Сашу! Пусть мы не вместе и не помирились, но я ХОЧУ сделать этот номер идеально, как на самых успешных репетициях. Со всеми движениями и поддержками.

Хочу…

Впервые!

Смотрю на сцену, на ней. Валикова. Эта зараза, которую Саша це-ло-ва-л… открывает дверь на лесенку!

— Ника мне нужно…

— Тихо! Сейчас твой номер! — шипит в ответ Ника с широкой улыбкой, и меня с двух сторон придерживают руки мамы и подруги.

— Соберись, милая, — кивает маман.

А всё, о чём я могу думать, листочек со стихотворением, оставленный в звуканской, чтобы не таскать с собой на время концерта.

— Мне надо! Очень!

— Я что тебе говорила? — шепчет мама. — Пожалуйста. Ради девочек, они так старались.

Валикова выходит из каморки, а у меня глаза застилают слёзы. Паршивка улыбается.

— А сейчас будет номер, которого я сам очень жду! — объявляет ведущий. — Это культовый фильм с Патриком Суэйзи, и вы все его прекрасно знаете, верно? Три-и-и, Четыре-е-е!

Из зала кричат чушь, кто куда: и “Приведение”, и “Ангел”, и несколько фильмов, где Патрика не было и в помине. Кажется, кричат подсадные утки, а потом приглядевшись, понимаю, что на их столах карточки, где написано название фильма. У нас тоже такая карточка есть, и там значится: “Кричать после всех: “Грязные танцы”

Как только толпа стихает Ника, Павел и мама — громко орут название фильма, а у меня от волнения и нервного перенапряжения сводит сердце, скручивает его в тугой узел, будто кто-то решил всю кровь отжать.

— Без лишних слов, друзья. “Грязные. Танцы”! — ведущий кланяется и уходит. Гремит ретро-музыка, и стоящих в первом ряду зрителей теснят танцоры, одетые, как герои фильма на той самой вечеринке.

Мальчики в белых смокингах, девочки в платьях с высокой талией и пышными юбками. Все они пританцовывают, а потом на сцене появляется “Джонни”, я зажмуриваюсь.

Всё идеально! Всё, с***, идеальнее некуда!

Куча массовки, музыка, да это целый спектакль! Я должна быть прекрасной, лучшей, всё происходящее вокруг меня — грандиозная работа! Но сейчас всё будет испорчено.

Отворачиваюсь и смотрю на Павла, который следуя сценарию, приподнимается, чтобы “бить морду Джонни”, но его останавливает мама.

Всё это снимает оператор и ошарашенные лица моей “семьи”, проецируются на экран над сценой.

Шокированная я в белом платьице Бэби, затылок и кожанка “Джонни”, прекрасно играющие мои “мама и папа”, а главное Ника. Она ведёт себя как весёлая дурочка. Подрывается с места и пихает меня в объятия “Джонни”, и только тут я поднимаю на него глаза, потому что прятаться больше не за чем.

Мой Джонни смотрит на меня. И из-за того что на его месте я ожидала увидеть намасленного “порно-Зукко”, теперь мне кажется лицо Саши втрое милее обычного.

Проигрыш трека, и меня ведут на сцену.

Ника и Дима занимают свои места… Саша делает всё по сценарию.

Это наш дурацкий танец из фильма, который я так и не посмотрела, но знаю каждое движение наизусть. И я наконец-то делаю всё как надо с широченной улыбкой на губах.

Какой же это восторг после ужасного дня, после отвратительных выходов и номеров, после пятнадцатиминутного перерыва, в который я излила всю душу самой себе и грязному листку бумаги.

Я схожу с ума.

Мы на сцене, а под ней, на танцполе отплясывают Роня и Паша. Потом освобождают место для Саши, прорезающего знаменитой проходкой массовку между рядами. Он неподражаем. Великолепен и такой. м-м-м.

Это всё выглядит фантастически, а я не верю. до сих пор.

Но жду момента. А затем. бегу к нему!

Да… не супер-поддержка, но мы заслуживаем аплодисментов.

И даже мама с Павлом выходят танцевать, послушные Роне, которая как сумасшедший волчок, крутится и вытаскивает всех подряд.

По сценарию теперь мы можем просто качаться с Сашей из стороны в сторону, за нас всё делает массовка, которая идеально пляшет имитируя ретро-дискач.

И.

Темнота. Прожектор.

Как театрально.

Наш медленный танец заставляет меня смеяться, совсем, как Бэби. Так естественно мы смеёмся, и у меня в груди такой необъятный комок счастья, что кажется даже если меня объявят лузером — я для себя уже одержала чёртову победу.

Саша меня уводит, оставив зрителей на Роню и Нику, которые пошли вразнос, и никак не закончат номер.

Мы за сценой и, увидев его нерешительность, сама тяну в сторону звуканской, но не иду наверх, так и остаюсь на лестничной клетке.

— Привет…

— Это ничего не значит, — шепчет он, прижавшись своим лбом к моему.

Я задыхаюсь от него, от нашего танца, от облегчения. Мне хорошо, чтобы он там ни говорил.

— Спасибо тебе.

— Это ничего не значит, — снова твердит он и целует сначала мой лоб, потом кончик моего носа.

— Это было волшебно!

— Это. ничего. не значит.

Он с глухим стоном прижимает меня к себе, приподнимает над собой и с силой и злостью целует, размазывая помаду.

Коротко, но очень ярко. Так что всё внутри ёжится от щекотки, а я не хочу его отпускать, но увы.