Книга Курение мака - Грэм Джойс

– Повезло нам, – сказала она. – Као был здесь недавно. Я сказала, что вы пошли на маковые поля.

– Молодец, – ответил я. – Точно. Одеваемся и идем на плантации прямо сейчас. Решено.

– Пошли, – согласился Мик.

У Фила был очень болезненный вид.

– Как, Фил, годится?

– Годится, – ответил Фил.

Перед тем как отправиться на прогулку, я развел огонь и сжег наши перепачканные в крови трусы.

32

В полях ни о чем таком разговора не было – во всяком случае, при нас. Мы даже не знали, заметили крестьяне отсутствие парня или нет.

Я говорю «парень», словно знаю, сколько ему было лет. На первый взгляд я бы сказал, что он ровесник Чарли, хотя трудно определить возраст, когда имеешь дело с тайцами. Впрочем, какое это имеет значение! Наверняка где-то жили его отец и мать, но и это мне надо было выкинуть из головы. Я мучительно пытался вести себя как ни в чем не бывало, но нервы у всех были напряжены до предела, и стоило одному чихнуть, как другой вздрагивал. Как ни странно, взаимных упреков не было. Мы вообще не касались опасной темы, прекрасно понимая, как это сейчас важно – притвориться, будто нас занимают совсем другие проблемы. Чарли особо не переживала, ведь убит был не кто-нибудь, а ее мучитель, и спокойно занималась своей трубкой. Мик был угрюм и издерган. Тяжелее всех приходилось Филу. Он проводил много времени на коленях в углу хижины и молился.

Мы не строили никаких иллюзий, понимая, что, возможно, не сумеем выйти сухими из воды. Муторно у нас было на душе, дальше некуда.

Чувствовал ли я удовлетворение от убийства мерзавца, надругавшегося над моей дочерью? Пожалуй, нет: ведь это ничего не меняло. Гнев, обуревавший меня, не утих. Тому, что здесь произошло, суждено было на всю жизнь остаться и для Чарли, и для меня незаживающей раной, отдаваться болью в душе. Я не испытывал жалости к парню, зарытому в джунглях, но то, что нам пришлось пережить, отнюдь не способствовало душевному равновесию. Месть не доставила радости, а наше положение – и без того незавидное – стало еще более опасным.

Спали мы по очереди и забывались сном не надолго. Каждому приходилось заботиться еще и о том, чтобы кто-нибудь из местных ненароком не задумался о причине нашей явной усталости. Я засыпал и просыпался так часто, что заботы и тревоги перемешались в моем сознании с кошмарами сновидений.

Меня разбудил Мик. Он беспокоился за Фила, который, по его словам, пошел прогуляться на маковые поля. Мик выглядел подавленным. – Надеюсь, он сумеет справиться, – сказал он.

– Сумеет, – успокоил его я.

Чарли пребывала в том состоянии глубокого забытья, которое уже было нам знакомо, и, казалось, полностью отключилась от реального мира.

Я позволил Мику немного вздремнуть, а сам уселся около хижины, чтобы дождаться возвращения фила. Я решил снова взяться за Томаса Де Квинси. Не то чтобы меня вдруг потянуло к книгам – в моем состоянии мне было, разумеется, не до того, – просто я хотел внушить всем, будто настолько спокоен, что даже книжку могу почитать. Сидя у хижины в каком-то трансе, я не забывал время от времени переворачивать страницу.

Когда Фил вернулся, он выглядел совершенно истерзанным. Вглядевшись в лицо сына, я вдруг угадал в нем прежнего маленького мальчика. Зайдя в хижину, я спросил:

– Можно я тебя обниму?

– Зачем?

– Просто мне нужно.

Он посмотрел на меня с явной неприязнью:

– Ты не находишь, что несколько запоздал с этим? Еще вчера ты пытался заехать мне кулаком по физиономии.

– Ну, я прошу тебя.

Я шагнул вперед и обнял его. Он разрешил мне приблизиться, но это было совсем не то, чего я ожидал. Фил повернулся ко мне боком, и я почувствовал, как он вздрогнул от моего прикосновения.

– Теперь иди поспи немного, – посоветовал я. – Сон врачует душу. – Возможно, что-то в этом роде я только что вычитал у Томаса Де Квинси.

– Душу! – фыркнул сын, словно не признавая за мной права рассуждать о таких материях. – Душу!

И зашелся смехом.

Запрокинув голову, он хохотал как безумный, но затем внезапно остановился, и то, что он так резко оборвал смех, растревожило меня еще больше. Тем не менее он вымотался до такой степени, что улегся на циновку и позволил укрыть себя тонким одеялом.

В наступившей тишине, пока все спали, я надумал как следует осмотреть хижину и поискать ответа на вопрос: что именно может здесь удерживать Чарли? Какие препятствия стоят у нее на пути, пусть даже призрачные, воображаемые. Гигантский змей, обвивший дом снаружи? Или тень от бамбуковых стен, ведь она так похожа на решетку? Я пытался представить, что ей могло померещиться?

Положив голову к ней на подушку, я мысленно пробирался в ее сны, в ее кошмары, следил за ее полетом. Мне хотелось проникнуть в ее мир и встать на ее защиту. Но ничего у меня не получалось. Я вспоминал ту минуту, когда вошел в хижину и застал ее сидящей прямо и неподвижно. Теперь я задался вопросом: а вдруг то, что я тогда увидел, было обманом чувств? Ведь за гранью отчаяния мы способны поверить во что угодно.

Я снова представил, как она садится, скрещивает ноги, представил, что сейчас она мне все-все расскажет…

И в это мгновение Чарли открыла глаза и с ужасом уставилась в открытую дверь. Я обернулся и сразу почувствовал: сейчас вздыбится пол и хижина резко завалится на меня, почти под прямым углом, и еще немного – и мы все не удержимся, скатимся в распахнутый дверной проем и заскользим вниз вдоль плоской земли, стукаясь о деревья, стремительно улетая все дальше в неведомый мрак.

Я вцепился в пол, чтобы удержаться, хижина качнулась обратно, выпрямилась, а когда я снова взглянул на Чарли, ее глаза были закрыты и она продолжала спать.

Позже, проснувшись, она обнаружила медвежонка Руперта, смотревшего на нее с бамбуковой стенки. Она ахнула, сняла его и крепко обняла. Затем как-то странно притихла и спросила меня, зачем я его привез. Она давно уже и думать о Руперте забыла.

Я был доволен. Значит, она еще дорожила прошлым.

Немного погодя, когда заласканный Руперт наконец освободился из ее объятий, я подобрал его и решил снова подвесить на стенку. Тогда-то я и сделал одно важное открытие. Отыскивая, где лучше пристроить медвежонка, я заметил как раз над изголовьем Чарли, в том месте, где бамбуковые шесты подпирали кровлю, какой-то засунутый за гигантский табачный лист пакетик. – Ой, что это? – спросила Чарли.

Мне пришлось позвать на помощь Мика. Мы подтащили к стенке расшатанный столик, и я на него взобрался. Едва сохраняя равновесие, я дотянулся до этого пакетика, который оказался несколько раз сложенным обрывком бумаги. Спустившись, я ее развернул, а Мик придвинулся ко мне вплотную, чтобы тоже взглянуть на содержимое.