Книга Мрачно темнеющий свет - Джессика Клусс

– Когда ты узнал обо мне? – Вот оно, мой голос стал мягким, неуверенным. Я заставила себя подергать рукав ночной рубашки в надежде, что жест выглядит как простодушное волнение. Магнус научил меня играть гораздо лучше: я и мечтать о таком не могла.

– В ту ночь, когда ты уничтожила Корозота. – В его голосе не было гнева. – Когда ты назвала мне свое имя, я сразу все понял. Твоя мать чтила мои желания. – Он положил руку на свою покрытую пятнами крови рубашку, прямо на сердце.

Моя мать – тот давно потерянный портрет, стоявший на камине моей тети, портрет женщины с золотыми волосами.

– Ты просил ее назвать меня Генриеттой?

– Я хотел, чтобы мой ребенок был назван в честь моего брата, Генри.

Генри. Да, Микельмас несколько раз упомянул это имя.

Ре́лем приложил палец к своим отсутствующим губам, и горящий глаз, преследовавший меня во сне, засиял.

– Сейчас я так ясно вижу сходство. Ты выглядишь как он: высокая и темноволосая. Ты даже держишься, как он.

– Я думала, я больше похожа на тебя…

Он отошел от меня.

– Нет, я не хочу думать о тебе, как о том дураке, Уильяме Хоуэле, – в его словах сквозила горечь.

– Но ты и есть Уильям Хоуэл. – Я замаскировала свой страх смешком.

– Тот человек умер.

Связь между нами разорвалась. Черт. Что мне испробовать теперь? Спросить о своем дяде? Нет, должна быть причина, почему тетя Агнес держала его в секрете. И я не должна упоминать мою тетю – еще неизвестно, что Ре́лем о ней думает. Единственный человек из прошлого, до кого ему было дело, это…

– А как насчет моей матери?

Хотя это было первым шагом на пути к завоеванию его доверия – чтобы обвести его вокруг пальца, – я ничего не могла поделать с тем, как сильно хотела получить ответ на этот вопрос. У меня внутри все горело, а расчетливая часть меня восхищалась тем, как хорошо я держусь.

Ре́лем расслабил плечи.

– Она проглядывается в тебе. – Он подошел поближе и коснулся кончиками пальцев моей щеки – я позволила ему это сделать. Что я почувствовала? Если не считать отвращения, ничего – пропитанную кровью кожу перчаток. – Только девочка моей Елены может быть настолько храброй, чтобы встретиться здесь со мной.

– Теперь я не боюсь. – Я заставила себя в это поверить.

Вот оно, дрожь его пальцев сказала мне, что я взяла его за душу. Победа!

– Хорошо, – приглушенно, с чувством произнес он.

Однажды Микельмас сказал мне, что мой отец был более импульсивным и эмоциональным, чем я. Кажется, это могло быть правдой, хотя я не собиралась вести себя с ним непринужденно. Не теперь.

– Вот. – Он убрал руку. – Когда ты так легонько хмуришь лоб, ты – вылитая мать.

– Какая она была? – Я рисовала себе ее портрет. Сдержанная и улыбающаяся – воплощение идеальной подруги.

– Невероятная. – Он улыбнулся, голые десны сбивали с толку. – Никто не мог заставить Елену плясать под свою дудку. Мы сбежали вдвоем, знаешь, под покровом ночи, как Шелли и его девушка несколькими годами раньше. Мы даже встретились в церковном дворе – романтический штрих от меня. – Он развел руки в стороны, обрисовывая картину. – Вот он я, стою в кромешной темноте, потому что готов был поклясться, что будет луна, а ее, конечно, не было. На мне было потертое пальто, но не было шляпы, потому что я в волнении забыл ее, но… – На этом месте он рассмеялся. – Но я все-таки не забыл принести томик «Философии любви» Шелли, чтобы прочитать во время побега. Я, черт возьми, не мог ничего разобрать без света луны, поэтому попробовал рассказывать наизусть, пока мы, ударяясь о могильные камни, искали калитку.

Я закрыла рот рукой, чтобы не рассмеяться.

– У Елены не было сил нести свои баулы слишком далеко, а ее волосы были влажными от ночного тумана. Двумя днями позже она простудилась и не давала мне дочитать до конца, пока экипаж ехал по Девону. Конечно, мне пришлось читать «Философию любви» снова и снова, просто чтобы досадить ей. – Он от души рассмеялся.

Мои родители сбежали вместе? Тетя Агнес говорила, что семья моей матери – купцы – не одобряли ее брак с бедным солиситором, но этого она мне не рассказывала. И мне понравилось, что мою мать больше заботили тяжелые баулы и влажные волосы, чем поэзия при свете луны. Впервые в жизни я почувствовала, что мы были частью друг друга, что она поняла бы меня. И впервые я почувствовала, что значит скучать по ней, а не просто страстно желать, чтоб она была.

– Я не хотел, чтобы ты плакала, – нежным голосом сказал Ре́лем.

Да, я чувствовала, как по щекам бегут слезы. Мне не надо было говорить о матери; а сейчас меня слишком сильно переполняли эмоции, чтобы продолжать. Слишком легко споткнуться и сделать ошибку.

– Мне надо идти. Мне… Мне надо отдохнуть, – заикаясь сказала я.

– Ты патрулировала с чародеями, – с горечью сказал он. Не отвечай. – Это тебя измотало. Но я увижу тебя снова.

Он определенно меня пугал.

Сквозь туман стал доноситься звон колоколов.

Дон. Дон. Динь, динь. Дон. Динь, динь, динь. Дон. Дон. Дон. Дон.

Совсем как прошлой ночью.

– Да. Увидишь.

Больше ничего не обещая, я ушла.

За моим окном было хоть глаз выколи. Я подошла к туалетному столику, чтобы взять саше. Можно попробовать поспать несколько часов, если получится.

Когда я, сжимая мешочек в руке, упала обратно в кровать, меня что-то напрягло. Пока я лежала, я не могла понять, что именно… До тех пор, пока не прислушалась.

Снаружи все было тихо. Никаких колоколов. Но они звонили, когда я проснулась…

Я села, соображая. Колокола, которые я услышала, звонили не в Лондоне, а там, где был Ре́лем. Это не должно было меня удивить. В конце концов, мы могли дотронуться друг до друга на астральной плоскости. Почему бы и звуку тоже не переноситься?

Я быстро подбежала к своему письменному столу и записала, как запомнила, последовательность боя колоколов. Атака. На юге. Древние. Молокорон.

Забудь о том, что у него на уме: Ре́лем дал мне нечто гораздо более важное, потенциальную возможность, и он даже не знает об этом.

В отличие от Древних рангом ниже, Ре́лем не любил показываться на поле боя. Если он и появлялся, так только после того, как битва была окончена, чтобы проявить творческий подход в сдирании кожи и расчленении несчастных выживших. Раскрывать свое точное местонахождение было чревато, чтобы не сказать больше.