Книга Тиберий Гракх - Александр Немировский

Так я узнал, что наш вигил был в молодости не пиратом, как мы все были уверены, а воином Гая Мария, да, того самого Мария, который занимал консульскую должность семь раз и одолел нумидийцев, галлов и германцев. Может быть, поэтому Багра не выносит наш Педон, гордящийся тем, что отпущен на волю самим Суллою Счастливым?

Начались долгожданные дни летних каникул. В небе яростно и беспощадно пылало солнце. Римляне прятались от его лучей в тени деревьев и под портиками. Люди со средствами покидали знойный город, отправляясь на свои виллы в прохладные самнитские горы или благословенную Кампанию. Мы же облюбовали пустынный берег Тибра выше Марсова поля. Сюда мы приходили утром и возвращались вечером, когда немного спадала жара. Мутные воды Тибра смывали остатки зимней учености. Вскоре в нашей памяти не удержалось ничего от старомодных виршей Энния, так восхищавших Педона. Изо всех 12 таблиц законов мы запомнили лишь один, разрешавший отцу продавать непокорного сына за Тибр. И то из-за смехотворности сохраненной законом ситуации. Только подумайте! Тибр когда-то был границей римского государства. За ним, где теперь холмы Яникула, находились этрусские владения.

Если бы только Педон знал, как мы разыграли этот закон! Один из нас становился строгим родителем, другой – непослушным сынком, остальные, изображая воинов этрусского царя Порсенны, притаились в кустах. Сын убегал от отца. Тибр умеющему плавать не помеха. Разъяренный родитель гнался за беглецом, чтобы засадить его за таблички. Но с этрусками шутки плохи! Они выбегали из своего укрытия, чтобы схватить римлянина, нарушившего границу. И теперь уже отцу приходилось полагаться на быстроту ног.

В самый разгар нашей игры послышался крик: «Сюда! Сюда». В кустах, лицом к земле, неподвижно лежал человек. Голова его была непокрыта. На затылке под редкими седыми волосами запеклась кровь.

– Эй, Овечка! – послышался голос Цветика.

Да, я забыл сказать, что в школе меня звали Овечкой. Не думайте, что я был тихоней и не мог дать сдачи или у меня курчавились волосы, как у сирийца или иудея. Мое родовое имя Овиний. Так звали моего отца и деда, да будут к ним милостивы малы. Замужнюю мою сестру до сих пор зовут Овинией.

– Овечка! – повторил Цветик. – Сбегай за Багром.

Помнится, в то время я даже не удивился, почему он распоряжается как старший. Я был даже рад тому, что покидаю место, где непогребенная душа еще страждет и ищет справедливости.

Мне не пришлось мчаться, высунув язык, на другой конец города. Я встретил вигила на Марсовом поле. Захлебываясь, я рассказал о происшествии. Он молча кивал головой, ничего не спрашивая.

Придя на место, он приступил к его осмотру и записи наших показаний. Выяснилось, что труп неизвестного (это был первый увиденный мною труп) заметили все сразу.

– Так и запишем, – сказал Багор, одновременно что-то помечая в своих восковых табличках. – Удар тяжелым предметом с небольшого расстояния.

Наклонившись, он продолжил:

– Рубцы от ножных оков. Колодник.

Он перевернул труп. Я вскрикнул от неожиданности. Это был безъязыкий привратник, так напугавший меня.

– Вот оно что, – проговорил вигил сквозь зубы. – Раб, которому поручено охранять дом, покинул его без спроса. Так и запишем: «без спроса».

– А ты, Овечка, – внезапно обратился он ко мне, – будешь свидетелем.

– Нет! – закричал я, вспомнив его рассказ о пытке. – Мы все нашли труп.

– Но ты, если я не ошибаюсь, последним видел этого человека. И бояться тебе нечего. Ты ведь свободнорожденный. Теперь же давай по прядку. Видишь ли, одежда суха. Как ты думаешь, чем это можно объяснить?

– Ну, – пробормотал я. – Он переплыл Тибр ночью, и одежда успела высохнуть.

– Не исключено, что ты прав, – сказал Багор после раздумья. – Но ведь тело еще теплое. Над этим надо поразмыслить. Одним словом, распутать этот… гордиев узел.

– Гордиев узел нельзя распутать! – произнес я уверенно. – Его можно разрубить.

– Пусть будет по-твоему. Мы его с тобою разрубим.

Он мне весело подмигнул.

Страх успел выветриться, и его место заняло тщеславие. Я буду свидетелем! Багор взял себе в помощники меня, а не Тита Перчика и не Тита Жабу. Пусть они лопнут от зависти! А как закаркает Педон, когда узнает, что я был свидетелем на суде! Я живо представил себе его скрипучий голос: «Э… э… Луций, говорят, ты имел успех…»

– Идем, – обратился я к вигилу. – Я сейчас же все выложу суду.

– Поспешай медленно! – ответил вигил поговоркой. – До суда еще далеко. Еще не началось и следствие. Когда ты понадобишься судьям, тебя отыщут. А если спросят, узнал ли ты человека, найденного мертвым на берегу Тибра в консульстве Корнелия Пизона и Мания Ацилия за три дня до квинтильских календ[47], что ты скажешь?

– Я скажу, что это раб Сассии.

– Вот и неверно! Вот и неверно! – торжествующе завопил Перчик. – Так суду не отвечают.

Я с негодованием оглянулся. Опять этот вылезала! Но, к моему удивлению, Багор взял сторону Перчика.

– Он прав. Надо ответить: «Думаю, что это раб Сассии». А вдруг ты ошибся, и тогда боги обрушат гнев на твою голову.

Я застыл с открытым ртом.

– А теперь по домам! – произнес вигил строго. – Остальным займусь я один.

Мы не замедлили выполнить его приказание и бросились к воде.

– Подумаешь, происшествие! – сказал Перчик, когда мы оказались на нашем берегу Тибра. – Вот в Пренесте был пожар. Пламя до неба! Полгорода выгорело.

Так прошел день, перевернувший мою судьбу, как песочные часы, и ввергнувший меня в неведомый мне ранее мир. Расследование преступления, совершенного на Яникуле, столкнуло меня с прославленными людьми моего и, как мне кажется, не только моего времени. Я хочу о них рассказать, не надеясь хоть как-то стать с ними рядом и перенести на себя хоть бы малейшую частицу заслуженной ими славы. Я, Луций Овиний, сын переписчика свитков Квинта Овиния, буду доволен и тем, что сохраню от забвения какие-то имена и поступки, которые не внесены в труды историков то ли по их незначительности, то ли потому, что их стремились умышленно скрыть, опасаясь гнева лиц, стоящих у власти.

Луна едва успела очертить на небе свой неизменный круг. Мы вскоре забыли и думать о происшествии на Яникуле. Но случай или судьба, назовите это, как вам угодно, вновь вовлек меня в омут загадочного преступления.

По поручению отца я относил выполненный им заказ. В капсе[48], небрежно перекинутой через плечо, был еще пахнувший чернилами, в пурпурной мантии своей обложки Аристотель. Ни дать ни взять, восточный владыка. Недаром наш Педон называл этого ученого грека царем философов, добавляя, что он был и наставником царей. Заказчик Аристотеля, владелец лавки с благовониями, обитал в доме рядом с таверной «Аист», на Субуре, уже тогда одной из самых людных улиц Рима.