Книга Тиберий Гракх - Александр Немировский

– Чему вас научит неуч? – выговаривал нам учитель, помахивая ферулой[38]. – Знает ли он о подвигах Геркулеса, о плавании аргонавтов? Грохочет себе, как пустое ведро, а вы, дурни, развесили уши!

Но мы, римский народ в претекстах[39], предпочитали рассказы Багра «побасенкам Педона» – так мы называли мифы. Глупо привязывать себя к мачте и затыкать уши воском. Где они, эти сирены морей! Еще неразумнее остерегаться чудовищ, всасывающих корабли. Лучше избегать узких проливов, где сталкивающиеся потоки образуют водовороты. Так считал Багор. Мы верили ему, а не грекам. Мало ли что они наговорят!

Не меньшим был авторитет вигила среди взрослых нашей Кузнечной улицы. Его сопровождала слава человека, угодного божеству. Какому? – спросите вы. – Мужчина оно или женщина? Не ведаю! Его праздника нет в нашем календаре, оно не имеет собственных жрецов или жриц. Но можно ли сомневаться в его существовании, если подвластный ему огонь одни кварталы обходит стороной, а другие пожирает дотла. И вот этому божеству, как бы его там ни называли, поклонялся наш вигил, и оно ему явно покровительствовало. После же гибели Багра, забота о пожарной безопасности была вручена команде рабов. Тогда наша инсула[40] сгорела вместе с соседними, и теперь не отыщешь даже места, где разворачивалось мое тревожное детство.

Тогда же моя мужская тога еще курчавилась шерстью на спинах тарентинских овец. Я ходил в школу, как это теперь делаете вы, мечтал стать пиратом или гладиатором или прославиться где-нибудь в Скифии или Эфиопии. Мне и в голову не приходило, что я стану причастен к нашумевшему тогда делу Клуенция и познакомлюсь со всеми его героями. Этим я обязан Багру.

Отец мой владел мастерской по переписке книг. Она занимала первый этаж инсулы, как теперь принято называть многоэтажные дома. В том же доме была и наше обиталище.

Своим фасадом инсула выходила на пустырь. По другую его сторону располагалась городская усадьба Сассии, вам, конечно, известно это имя. Сассии принадлежали многочисленные поместья в окрестностях Ларина[41]. Она была также собственницей нескольких доходных домов в самом Риме, в том числе нашей инсулы. Именно ей вносил отец арендную плату два раза в год, в январские и июньские календы. Сассия не терпела отсрочек и выбрасывала неплательщиков на улицу вместе с их жалким скарбом. Поэтому после январских и июньских календ[42] те, у кого был над головой кров, говорили: «Сильван миловал!» Сильван считался покровителем бездомных.

Пустырь между инсулой и домом Сассии был нашим мальчишеским Марсовым полем. Здесь со свистом взлетала свинцовая бита и стояла столбом пыль от наших голых пяток.

Сюда выходила железная калитка, которой обитатели виллы пользовались чаще, чем главными входными воротами, украшенными каменными фигурами понурых львов. Изредка калитка со скрипом открывалась, чтобы впустить или выпустить носильщиков с лектикой[43]. За занавесками из тонкой косской ткани, на тугих подушках возлежала сама Сассия. У нее было узкое вытянутое лицо со впалыми щеками и прямым тонким носом. Под неестественно широкими бровями суетливо бегали маленькие злые глазки. Рыжие волосы того ослепительного оттенка, который называют «солнечным», довершали сходство с дрессированной лисой уличного гистриона[44].

Осенью к вилле Сассии подходили огромные фуры со снедью. Мы пускали слюни при виде сочных груш и слив, надеясь, что возчики, как все рабы, не будут слишком бдительны, охраняя господское добро. Но они угрюмо размахивали бичами, отгоняя нас как надоедливых оводов. Фуры исчезали за красной кирпичной стеной, куда не проникал ни один любопытный взгляд. Из обитателей виллы мы знали также юношу лет двадцати, сопровождавшего лектику Сассии. Иногда он останавливался, чтобы взглянуть на нашу игру, но ни разу не вступал в беседу, хотя мы прилагали к этому усилия. Поэтому мы называли его Молчун.

Как-то наш мяч перелетел через стену. Выручать его выпало мне. Подпрыгнув, я дернул веревку, свисавшую с внешней стороны калитки. Она распахнулась. Я увидел худого, бледного человека, судя по всему, раба-привратника. В ответ на мою просьбу пройти за мячом он широко разинул рот. У несчастного не было языка! Я в ужасе бросился бежать.

Надо же было в то время проходить мимо калитки Багру. С разбегу налетев на него, я свалился и только тогда заметил, что вигил не один. С ним был человек его возраста, высокий, с загорелым, властным и неприятным лицом.

– Что с тобою, Луций? – Вигил помог мне подняться. – Ты дрожишь… Тебя обидели?

Я замотал головой.

– Там… У Сассии… У него яма во рту…

Вигил прервал мою бессвязную речь:

– Ты увидел привратника Сассии? Успокойся!

– Раньше его здесь не было, – бормотал я, продолжая трястись. – Раньше здесь был эфиоп. Его купили также, чтобы нас пугать…

– Не думаю, чтобы такие рабы продавались, – отозвался Багор. – Откуда бы им взяться. Даже охотники до всяческих небылиц, наподобие твоего учителя, пока не придумали безъязыкого народа, хотя они и рассказывают о дальнем народе с языком до пупка. И я также не слышал, чтобы язык отваливался сам или его теряли в бою. Язык можно лишь вырвать!

– Вырвать?! – воскликнул я. – О боги! Разве это разрешено?

Лицо вигила выразило растерянность. Он обратился к своему молчаливому спутнику, как бы рассчитывая на его поддержку:

– Видишь, Гай, как наивны дети! В дни нашей молодости, когда у власти стоял Сулла, вряд ли кого-либо могло удивить, что у человека вырывают язык или глаз.

Вигил поднял свою искалеченную руку и повернулся ко мне.

– В годы гражданских войн я сражался под орлами Гая Мария. Был ранен у Коллинских ворот, но избежал страшной участи пленников, захваченных Суллой. Мне удалось скрыться. На родине, в благословенных богами землях френтанов[45], я считал себя в безопасности. Но и туда проникла сулланская зараза. Меня схватил один негодяй и бросил в свой эргастул[46], к колодникам. Однажды, когда мы у дороги расчищали кустарник, я крикнул прохожим, что меня, свободного, сделали рабом. В тот же вечер я был подвешен к потолочному крюку на ремнях. Мне угрожали вырвать язык, если я не буду молчать. До этого не дошло.