Книга Эпоха рыцарства в истории Англии - Артур Брайант

Присущее им чувство патриотизма зиждилось на верности своей династии королей, правивших ими из прибрежного Файфа; либо гэльским графам или вождям, а на полуфеодализированном юге – королевским шерифам и городам с самоуправлением, которые выросли в тени замков короля. Единственными средствами сообщения Шотландии с внешним миром были церковь, двойная вассальная зависимость ее англо-норманнских лордов за английские владения и слабая торговля через Северное море с Англией, Фландрией и северной Европой посредством маленьких восточных портов: Берика, Лита, Кингхорна, Крейля, Арброта и Абердина. Их неотесанные горожане, чье положение нисколько не пострадало от малочисленных английских и фламандских иммигрантов, продавали рыбу, шкуры, кожу, шерсть и грубую одежду, а импортировали соль, вино, мед, изюм, растительное масло, нитки, специи, воск и немного производных товаров, как кастрюли, мечи и оружие.

Из всех этих связей с европейской цивилизацией Церковь играла основную роль. Хотя христианство изначально пришло в Шотландию из Ирландии с помощью айонской общины, до конца XII века шотландская церковь была частью, хотя и достаточно свободной и спорной, но частью Йоркской епархии и, таким образом, номинально подчинялась северной английской метрополии. Но после ссоры с Генрихом II папство забрало шотландскую церковь под свой непосредственный контроль, и хотя не было назначено ни одного шотландского архиепископа, ее одиннадцать епархий под руководством диоцеза Св. Андрея в прошлом веке не знало никакого другого духовного главы, кроме папы. Это гарантировало, что хотя как защитник цивилизации и противник войны Церковь, в первую очередь, приветствует союз с Англией посредством тесного союза (брака) двух корон, ее руководители отвергали требования Эдуарда искоренять национальное самосознание силой.

Хотя страна отставала по уровню цивилизации от Англии по меньшей мере лет на сто, шотландское христианство более тяготело к монашескому, нежели епископальному образу жизни, особенно на юго-востоке. Здесь в первой половине XII века Давид I, вдохновленный своей матерью-англичанкой, королевой Маргаритой, учредил ряд приоратов и монастырей – августинцев в аббатстве Св. Андрея, Лохлевене, Холируде, Едбурге и Кабускеннете, цистерцианцев в Мельрозе, Ньюбетле, Кинлосе и Диндреннане. Вытесняя отшельнические общины примитивного прошлого, эти монастыри стали для равнинной Шотландии центром культурной жизни, так же, как великий клюнийский орден в Англии в дни Св. Дунстана и англосаксонских королей. Главную роль в цивилизующей миссии сыграл сам Давид, величайший из шотландских королей. «Он сделал все возможное, – отмечал летописец Фордан, – чтобы смягчить грубые дикие нравы этого народа,...заботясь не только о великих делах государства, но обо всем вплоть до мелочей... с тем, чтобы по своему примеру он мог побудить людей поступать подобным образом... С тех пор вся дикость этой нации обратилась в кротость, и вскоре скотты стали отличаться такой добротой и скромностью, что, забыв свою врожденную свирепость, склонили головы перед законом». Доступный каждому, от знати до последнего бедняка, великий король, «шотландский Альфред» (а этот англосаксонский государь был предком Давида по материнской линии) создал маленькое ядро цивилизации на обоих берегах пролива Форт, которое его преемники, Вильгельм Лев и два Александра, укрепили и расширили. Именно на эту организацию нападал Эдуард, пытаясь принудить к английскому закону и повиновению. Нанеся удар, он разрушил ту цивилизацию, которая уже была у шотландцев. В результате он столкнулся с тем, что лежало под этим культурным слоем: решительным, жестоким буйством туземцев, для которых распри, насилие и месть были второй натурой. Таковую ненависть возбудил король и его чиновники и солдаты-«южане»: куда бы они ни стремились проникнуть, шотландцы впервые в своей истории казались полностью объединенными.

Из этого грубого, упорного, изобретательного народа вышли последователи Уоллеса и его товарищей пограничных рыцарей Эндрю де Морея и сэра Джона Грэхема – «доброго Грэма» легенд. Вооруженные самодельными копьями и топорами, они носили звериные шкуры и плащи из дерюги; их рацион состоял из толокна и сушеной чечевицы, которую они носили на спине или в седельных сумках пони. Даже по стандартам той выносливой эпохи они были почти невероятно мобильны, пересекая огромные расстояния пустынных болот, гор и лесов, чтобы подстеречь и напасть на своих врагов. Их воодушевляла страстная ненависть к англичанам; сам Уоллес, говорилось, как правило, убивал каждого «южанина», который вступал с ним в спор. По словам шотландского барда, Слепого Гарри, когда вождь партизан захватил группу «плутов-англичан», он заставил их тащить награбленное им добро в его лесное логово, а затем повесил всех троих на дереве. Как любая партизанская война в первобытных землях, его кампания велась с беспощадной жестокостью и устрашением. Но более всего беспокоило власти то, что стало невозможно собирать налоги. «Нельзя собрать ни пенни, – из Роксбурга докладывал своему венценосному хозяину казначей Шотландии Хьюго де Крессингем, – пока милорд граф Уорена не войдет в ваши земли и не заставит людей силой и законным наказанием». Так как старый Суррей, наместник северных земель, почивавший на лаврах Спотсмюра, на зиму вернулся домой в свои английские имения, взвалив всю ответственность на Крессингема – жирного клирика, любившего гроссбух больше, чем псалтырь.

Так, несмотря на капитуляцию западных лордов в Ирвине, к тому времени, когда король бороздил воды, направляясь к Фландрии, едва хоть один английский гарнизон остался на севере от реки Тей. Однако в это же время армия под началом Суррея, наспех собранная им в соответствии со своими обязанностями, торопилась на восточный берег, чтобы навести порядок. Власти не сомневались, что, натолкнувшись на регулярную армию, сопротивление скоттов прекратится так же быстро, как годом ранее. «Что касается людей на другой стороне Шотландского моря (пролива Форт. – Прим. автора), – писал королю Крессингем, – мы надеемся, что скоро они будут в нашей власти».

Вместе со своими одетыми в лохмотья людьми Уоллес в это время осаждал замок Данди. У него не было осадных орудий, и он надеялся уморить противника голодом. Узнав о приближении Суррея, шотландец прекратил осаду и, присоединившись к своему мятежному собрату Морею, занял позицию на самой южной вершине Охилов, преградив дорогу из Стерлинга на север. Уоллес решил дать сражение в миле от того места, где стерлингская дорога пересекала реку, здесь глубокую и бурную, чтобы противник не мог проникнуть внутрь освобожденных земель за проливом Форт.

Это было смелое решение. Королевские войска были гораздо более тренированными, вооруженными и дисциплинированными. Их преимущество заключалось в тяжелой коннице – доминирующей силе в войне, которой шотландцы, по большей части вышедшие из простонародья, были полностью лишены. Но английские полководцы недооценили своего невзрачного с виду врага. Прирожденный полководец и стратег, Уоллес достиг невероятного влияния на своих людей. Граф Суррея же был стар и дряхл, а Крессингем – чиновник Казначейства огромных размеров, которого все ненавидели за его подлость и жадность – прославился своей нетерпеливостью и заносчивостью. Вопреки советам гораздо более опытных солдат, в том числе и англо-шотландского рыцаря, убеждавшего, что позиции Уоллеса следует обойти с флангов, нежели атаковать в лоб, Суррей неохотно уступил настойчивому давлению казначея, который руководствовался лишь финансовыми соображениями и для которого даже однодневная задержка была прежде всего тратой денег. 11 сентября перед занявшим хорошие позиции врагом английские командиры приказали армии продвигаться вперед по деревянному мосту, настолько узкому, что по нему с трудом бок о бок могли проехать два всадника и не могли развернуться.