Книга Дорогами войны. 1941-1945 - Анатолий Белинский

Я никак не ожидал такой встречи и растерялся, не знал, как вести себя и что говорить ей. Во время жарких сражений все жители скрывались в лесу, а теперь стали выходить к своим домам. Вот я и оказался первым командиром Красной Армии на ее пути.

Здесь проходили тяжелые танковые сражения. Танкисты и пехота ушли далеко вперед. Я замялся…

– Простите, пожалуйста, ваши освободители уже на танках ушли далеко вперед…

Но она меня не слушала, смотрела на меня и расставаться не торопилась.

– Вот какая форма нынче у наших. Погоны. Красиво!

Все лицо ее светится радостью.

Поселок у реки скрылся, спрятался в заросших садах. Сказочный город-мираж, чудом уцелевший от огня, молчал от горя и скуки. Пустой и одинокий, ни человека, ни курицы, ни паршивой собачонки.

Противоположный берег реки высокий, и за ним уходящее за горизонт, ровное как стол, поле. На поле застыли стальные громады, свыше сотни танков, а может быть, и больше. Все они, и наши и немецкие, перемешались нелепо. Стоят бездыханные великаны с оторванными стволами орудий, с пробоинами в толстой лобовой броне, другие стоят как телеги со сброшенными на землю башнями. Одному танку снаряд угодил в дульную часть ствола, выходное отверстие разворочено. У многих машин перебиты траки, и их гусеницы распластались по земле. Сгоревшие в жарком пламени, все в дырках, стоят лендлизовские «шерманы», их много, очень много, и у всех одна участь. Среди них кое-где покоятся тридцатьчетверки. По всему полю между ними, словно пауки-крестоносцы, заснули приземистые, с черными крестами на боках, немецкие танки. Их тоже много. Сражение было адское, броня шла на броню. У реки окопы в полный профиль, это немецкая линия обороны. Землянки оборудованы капитально, устраивались, видимо, на всю жизнь, все продумано до мелочей. Полочки, крючочки, занавески. Кругом разбросаны записные книжки, письма, сотни фотографий. С них улыбаются счастливые молодожены, женихи и невесты, любимые подруги, ухоженные, разодетые дети. Сейчас вся эта человеческая память мокнет под дождем. Их владельцы – женихи, отцы, братья – сброшены в глубокий ров-окоп, который они так старательно сами себе вырыли на Орловской земле.

Над мертвым полем стоит тяжелый смрад пожарища. Ни дождь, ни роса, ни ночь, ни яркое солнце не могут с ним справиться. Наших танкистов похоронили на городском кладбище. На этом поле среди разбитых танков остался только один холмик, небольшой, сверху огрызок фанеры, на котором карандашом выведено: «Прощай, Костя!» Рядом лежит каска, а в ней кровь.

Солдаты сорок первого

За моими огневыми ивняк полосой стоит. Припрет кого по нужде, ремень распустит и бежит за кусты. Отсидит там облегченный счастливчик положенное время и назад возвращается. Неделю туда ходили. А тут саперы пришли с длинными искателями. Повозились вокруг огневых и скомандовали: всем к реке и головы не поднимать. Только спустились, раздался взрыв, снаряд взорвали. Вышли, смотрим – нет нашего кустарника. Неделю ходили, судьбу испытывали.

В речке вода чистая-пречистая, прозрачная, все камешки на дне видны. Среди них останки наших солдат лежат с сорок первого года, обмывает вода косточки, пряжки на ремнях и звездочки на пилотках.

Моя батарея простояла недолго. На обороне моста осталась рота Подоплелова, а мне было приказано все вооружение передать в другой полк. Жаль было расставаться с пушками, с которыми породнился. Меня назначили командиром зенитно-пулеметного взвода и ввели в состав роты лейтенанта С. На вооружение я принял крупнокалиберные пулеметы ДШК. Автобатовские машины доставили мой взвод в район станции Стальной Конь, недалеко от Орла. Назначение необычное – надо было оборонять фронтовой склад боеприпасов.

Борода

Песчаный карьер недалеко от станции Стальной Конь. Траншеи глубокие, длинные, более сотни метров, все забиты боеприпасами. Снаряды всех систем и калибров, как наши, так и немецкие, трофейные. Кругом пусто, ни дерева, ни куста, только одна колючая проволока по периметру. Установили пулеметы, окопались, и начались занятия по огневой подготовке. На всех огневых установили на шестах модели самолетов для тренировок.

Лейтенант С. был взводным, подружился с командиром и недавно получил повышение на роту, на огневых бывал мало, все мотался по каким-то заданиям командира части. Внешность его была весьма приметная. Тощий как скелет, если садится, то свои кости раскидывает по сторонам, ноги неестественно выворачиваются назад, а руки превращаются в две сложные спирали. Лицо узкое, волосы черные как смоль. Лет ему за сорок. Хитер и коварен, как беглый цыган. Все его разговоры сводились к одной теме: где, когда и кого он обманул. Носил бороду клином, за что получил прозвище Борода.

Отношения у меня с ним сложились нормальные, он часто покидал роту, и я всегда его замещал, занимался огневой подготовкой своих солдат. Никаких оснований для конфликтов у меня с ним не было. Но, как известно, вечной благодати для человека на земле не бывает, благодать может быть только на небе.

Полдень. Жара припекает так, что деваться некуда, тень можно найти только в землянке или в окопе. Позвонил ротный и вызвал меня на КП. Это деревянное строение, небольшое, но уютное. За столом восседает Борода и стучит по выдвинутому ящику костяшками. Расспросил меня о том, о сем и распорядился:

– Протасовский, я выезжаю в штаб батальона. Оставайтесь за меня!

Опять я остался один наедине с ротой на гигантской пороховой бочке. Сижу у телефона и размышляю: попади сюда самая маленькая бомбочка противопехотная рассеивающаяся величиной с ладонь, всю окрестность разнесет до самого горизонта. Спасения здесь никому не будет. Здесь прятаться некуда, здесь для всех одна судьба тонущего корабля.

Своих грабим

Через пару дней Борода вернулся и снова обращается ко мне:

– Дай мне Колю Шкуренко до штаба съездить. Останешься за меня.

Коля, молодой паренек, воевал у Ковпака в партизанах, был ранен и вывезен в тыл, а когда подрос, его мобилизовали. Звание у него младшего сержанта, служил у меня наводчиком.

Через двое суток Коля вернулся один, усталый и голодный.

– Ну что, Коля, что ты так долго пропадал, а где ротный?

Смотрю, Коля замялся, говорить не торопится. Свою любовь он ко мне не скрывал, ходил по пятам, что называется. Я смотрю на него и молчу, не тороплю, пусть сам созреет с ответом.

– Командир роты в штабе остался, – посмотрел по сторонам, оглянулся и, понизив голос, продолжил: – Говорить не велели. Стадо овец в тридцать четыре головы перегонял на живодерню.

– Иди, Николай, выспись.

Спустя некоторое время раздался звонок из штаба. Звонил С.

– Если тебя кто будет спрашивать командира с бородой, говори, что у нас такого нет, и я не знаю. Номера части и фамилию командира никому не говори! Понял меня, Протасовский?

– Я вас понял.

Да, я его хорошо понял. Нищий, разоренный колхоз ограбили. Борода преступник, да кому об этом скажешь?