Книга Время-убийца - Мишель Бюсси

Клотильда вспомнила, с каким изумлением, даже опаской посмотрела на нее Мария-Кьяра, когда она произнесла имя Николя и упомянула давнюю трагедию. Молчание. Неприятие. Бегство. Стало понятно, как тяжело итальянке нести груз страшной тайны. Она ни о чем не просила, но все спровоцировала. Всего лишь бросила на землю окурок, а ветер поджег сухую траву и ветки. Фигурально выражаясь, конечно.

Невинная пироманка.

Не обвинять же вещь или куклу…

Поклянись мне, Наталь, поклянись, что не все мужчины такие. Что…

Поцеловаться они не успели.

– Извините…

Капли воды, вылившиеся из лейки на землю цвета охры, высохли через несколько мгновений. Клотильда узнала лицо, обрамленное платком такого же глубокого черного цвета, что и платье.

Сперанца.

Ведьма из Арканю. Бабушка Орсю. Верная служанка Лизабетты и Кассаню.

Не обращая на них ни малейшего внимания, она вылила воду из вазы, по одному достала цветки – очень нежно и деликатно, – налила свежей воды, обрезала секатором стебли и перешла к следующему букету.

И вдруг обернулась, не в силах сдерживаться, и выкрикнула:

– Ты не должна здесь быть!

Клотильда вздрогнула.

Сперанца смотрела только на нее, игнорируя Наталя, и медленно водила пальцем по буквам, выгравированным на мавзолее.

Пальма Идрисси (1947-1989)

– И она тоже не должна была…

Первые слова дались старой корсиканке трудней всего, следующие выстрелили, как пена из бутылки шампанского.

– Ее имени нечего делать рядом с Идрисси. Не я streia, не я горная колдунья, а твоя мать! Ты ничего не знаешь, ты тогда еще не родилась, – Сперанца перекрестилась, – но твоя мать его околдовала. – Она взглянула на имя Поля Идрисси. – Женщины на такое способны, уж ты мне поверь. Твоя мать приворожила вашего отца, утвердила свою власть и украла его у нас. Унесла далеко, далеко от всех, кто его любил.

«Далеко, то есть в Венсен, – подумала Клотильда, – севернее Парижа, чтобы торговать газоном». Она никогда не задумывалась о том, как трудно было семье отца принять его выбор.

Наталь не отпускал ее руку, но не вмешивался. Сперанца с остервенением опустошила следующую вазу, и сморщенные лепестки легли на черное платье кремовым конфетти.

– Если бы они не встретились, – продолжила она, яростно щелкая секатором, – Поль женился бы здесь. Его дети появились бы на свет на острове. Но твоя мать явилась из ада, поймала его в свои сети и утащила с собой.

На землю полетели головки трех роз, двух рыжих лилий и одной дикой орхидеи.

– Ты ни при чем, Клотильда, ты чужачка. – Голос старухи смягчился. – Ты не знаешь Корсики. Ты не похожа на мать. Зато твоя дочь похожа, она тоже станет колдуньей. У тебя глаза отца, ты видишь мир, как он, и веришь в то, во что другие не верят. Тебя я ни в чем не виню.

Сперанца посмотрела на Наталя. Морщинистая рука нервно щелкала секатором, он открывался и закрывался вхолостую. Мгновение спустя корсиканка наставила острые концы на мрамор и попыталась выцарапать имя Пальмы Идрисси. На сером камне остался белый шрам.

Сперанца перекрестилась, глядя на слова Поль Идрисси.

– Поль должен был жить здесь, если бы твоя мать его не убила. Здесь, слышишь? Жить на Корсике. А он вернулся, чтобы умереть.

Наталь проводил Клотильду до машины. Сперанца оскорбляла память Пальмы, и ее голос гнал их вон с кладбища, как пронзительный вой потревоженного призрака.

Они поцеловались перед открытой дверцей «пассата». Бетонный парапет дороги напоминал перрон вокзала, казалось, вот-вот прозвучит свисток, возвещающий отправление поезда. Клотильда заставила себя пошутить:

– По всему выходит, что о моей матери здесь были невысокого мнения. При жизни, да и в призрачном состоянии тоже. Из всех корсиканцев ты один любил Пальму…

– Неправда! Твой отец тоже ее любил.

Туше!

– Мне пора…

– Понимаю, я тебе позвоню…

Она решилась на последний вопрос. Выяснять так выяснять.

– Ненависть корсиканцев, Наталь, ненависть к моей матери, когда вы с ней были, скажем так, очень близки. Твой заброшенный корабль. Твоя женитьба на дочери жандарма. Все это как-то связано? Тебя грозились проклясть все старухи острова?

Он не стал отвечать, только улыбнулся:

– Беги, моя принцесса, возвращайся в свою башню. Спасайся, а твой рыцарь задержит ведьм и колдуний.

Клотильда вела машину и плакала. Скалы меняли форму, расплывались, съезжали в море. На каждом повороте дороги возникал мыс Ревеллата, объятый туманом ее слез. Влажный пейзаж выцветал, мокрые фонарные столбы скручивались, но Клотильда ехала медленно, не больше тридцати километров в час, успевая разглядеть лицо Марии-Кьяры на развешенных афишах.

Концерт в стиле 80-х, в «Тропи-Каллисте».

22 августа, пляж Ошелучча.

Послезавтра… Та же программа, что четыре дня назад. Червоне не считал нужным менять успешное меню, тем более что туристы редко подолгу оставались на одном месте.

Нельзя упускать такую возможность! Она должна попытаться еще раз, вдруг получится поговорить с Марией-Кьярой. Нужно придумать, как избавиться от телохранителя, и рассказать итальянке о том, что случилось с Николя 23 августа 1989 года. О машине, вылетевшей с дороги, испорченном управлении и заговоре молчания… Версию Червоне может подтвердить только певица. Но как ее уговорить? Вряд ли сегодня, через столько лет, она признает ответственность за смерть трех человек. Вынуждена будет все отрицать. Даже если Клотильда каким-то чудом сумеет прорваться в вагончик Марии-Кьяры, та замкнется в молчании.

Я никогда не буду совершенно уверена, что узнала правду…

Клотильда сбросила скорость до двадцати километров, и водитель огромного кемпинг-кара с буквами NL на номерном знаке буркнул, что столкнет эту дуру с обрыва, если она сию же минуту не разгонится. Слезы полились ручьем, и у Клотильды сработал идиотский рефлекс – она включила дворники, чтобы пейзаж обрел четкость, и заметила конверт, зажатый между лобовым стеклом и щеткой. Рекламный проспект? Листок вырвался на волю и полетел прочь.

Она резко затормозила.

Едущий следом голландец отчаянно засигналил, машина взвыла громче противотуманной сирены парома на входе в порт Бастии. Сидевшая рядом с водителем рыжеволосая женщина обругала Клотильду на фламандском, а ребятишки, сидевшие на заднем сиденье, вытягивали шеи, глядя на нее, как на диковинное животное.

Ей было плевать. Она приткнулась на обочине, выскочила, оставив дверцу открытой, помчалась за летящей от скалы к скале бумажкой и поймала ее у дикой шелковицы, ободрав руки и проклиная себя за безумие. Франк прав, она теряет чувство меры. Не контролирует эмоции. Ее едва не задавила машина, вылетевшая из-за рекламного щита, зазывавшего на «потрясающее открытие местного супермаркета с распродажей и концертом: приходите в следующее воскресенье – и, возможно, увидите саму Марию-Кьяру!