Книга Асфальт и тени - Валерий Казаков

Каждая эпоха наперебой предлагала нам свою, самую истинную, самую правильную трактовку любви, и мы, законопослушные, соглашались. А что поделаешь, не согласишься — еретик, изменник, враг народа. Но при этом все как-то не так получалось: чем больше мы любили Бога, тем сильнее ненавидели свое тело и людей, верующих в иного бога. Чем ярче пылал в нас пламень патриотизма, тем чаще мы зарились на соседние земли, чем более верноподданнически склоняли головы, тем скорее у нас зрели и пожирали своих творцов революции, чем громче кричали о демократии, тем скорее наступала диктатура. Казалось бы, человечество давно должно было погибнуть в железных тисках такой любви, но этого не произошло, и только по одной причине: ваш сын вчера вечером убежал на свидание и вернулся под утро с впалыми щеками и горящими от счастья глазами.

Скурашу казалось, что допотопный лифт еле ползет в своей узкой вертикальной норе, явно не предусмотренной довоенной архитектурой. Легкое жжение щек, сохнущее небо, неощущаемая боль от впившихся в ладони шипов багряных, под стать осени, роз говорили о чем-то приятном, давно позабытом. Мал юту это и радовало и злило.

Дверь тридцать шестой квартиры на пятом этаже была слегка приоткрыта. В ярко освещенной прихожей, стены которой были украшены деревянными резными панно с экзотическими фруктами и неведомым зверьем, к огромному, от пола до потолка, овальному зеркалу в такой же резной раме скотчем была прилеплена записка:

«Кухня направо, кофеварка сейчас закипит, все остальное на столе. Скоро буду. И. М.».

Запах хорошего кофе безраздельно властвовал в просторной, в два окна, кухне. Усиливающееся шипение агрегата, сверкающего черным пластиком и матовым блеском нержавейки, мигающего лампочками и крохотным дисплеем, наконец обернулось громким клокотанием, и в прозрачный пузатый кофейник со стоном облегчения полилась пульсирующая и горячая темная струя. Кофеварка постепенно успокоилась, замолчала.

Тишина незнакомого жилища навалилась на нерешительно переминающегося с ноги на ногу Малюту. Квартирные звуки и шорохи, поначалу разбежавшиеся прочь от незнакомца, осторожно, как любопытные щенята, стали вылезать из своих укромных уголков и с опаской приближаться к нему, залезать в уши, будоражить воображение. Где-то скрипнуло, чуть слышно прошелестел какой-то едва уловимый шорох, тихо заплескалась вода. На ее звук, как лунатик, почему-то и пошел Скураш.

Не обращая внимания на внушительные размеры комнат и их убранство, он, затаив дыхание, осторожно крался к источнику призывного, все усиливающегося клокотания вырвавшейся из тесных труб влаги. Вот она, нужная и почему-то тоже приоткрытая дверь. Бессовестно яркий свет тонкой полоской показывал своим острием направление дальнейшего движения. Малюта, конфузясь своего мальчишества, набрав полную грудь воздуха, решительно просунул в ванную руку с букетом, отвернул лицо подальше от манящего света и для верности плотно закрыл глаза.

— Ну вот, я так и знала, что вы ничего лучшего не придумаете, как броситесь за мной подсматривать, — неожиданно откуда-то сзади резанул тишину насмешливый женский голос.

Скураш обернулся. Перед ним в коротком простеньком халатике стояла Инга.

В ресторан в этот день они так и не попали.

Пугающая своими размерами кровать еще хранила остатки их тепла, разлетевшиеся в разные стороны, как после взрыва, подушки и одеяла застыли в своей обреченной ненужности, в воздухе плавали, слившись воедино, их запахи. Перекипающие томлением голоса слышались из соседней комнаты, и стильно обставленная спальня с ревностью к ним прислушивалась.

— Господи, какой же ты потрясный мужик… Мне еще никогда, никогда не было так хорошо! Я впервые от этого плакала. Ты, наверное, думаешь, что я дура, да?

— Глупышка, дурак — как раз я, и мне так кажется уже две недели. Знаешь, в день нашего знакомства я насилу сдержался, чтобы не наброситься на тебя…

— Я и сама чуть не улеглась на твой письменный стол. Хороша парочка, какие-то маньяки.

— Ну, так уж и маньяки, просто слегка чокнутые. Высокое звание маньяка мне еще надо заслужить…

— Что ж, не буду против, если ты займешься этим прямо сейчас.

Спальня занервничала, с опаской предполагая, что они станут проделывать это вне ее стен и, только увидев на своем пороге уже полусплетенную парочку, облегченно вздохнула, принимая ее в свою широченную колыбель.

День уходил в мелкую дрожь просеянного небом косого дождя. Струйки, расплющившись об оконное стекло, скатывались вниз извилистыми ручейками, и от этого заоконный мир казался каким-то нереальным, фантастически размытым. Две прижавшиеся друг к другу нагие фигуры отражались в слегка затуманенном прозрачном зеркале. Со стороны и вправду могло показаться, что в эту минуту никакая сила на свете не в состоянии оторвать их друг от друга.

5

Первая анонимка об аморальном поведении начальника управления и сотрудницы секретариата легла на стол Плавского ровно через три дня.

— Что это за бред вы мне подсовываете? — насупив брови, спросил он Обрушко.

— Ничего особенного, так, для информации. Положено…

— Наложено. Я что вам — партком? Вы этого доброхота вычислите и ко мне, я его с великим удовольствием отправлю работать по призванию — мусорки и сортиры чистить. А эта Мрозь хоть симпатичная?

— Вполне. Где-то под тридцать, ногастая, грудастая…

— Ай да Малюта, ай да сукин сын! Прям по Пушкину! Учиться у него, Лаврентий, надо, почти на месяц позже нас пришел в Совет, а уже похвальные листы полетели, — и, глянув на часы, перешел на серьезный тон. — Сегодня бумаг достаточно, до пресс-конференции осталось всего ничего, зовите ко мне Александра и Алицию Марковну, дежурных в приемной предупредите — ни с кем не соединять. Мы готовимся.

Пресс-конференции, которые давал Плавский, были скорее общественно-политическим событием в жизни столицы, чем обычными информационными поводами для скучающей журналистской братии. Затишье, свалившееся на головы обывателей после, пожалуй, самых странных выборов в истории демократии, гнетуще давило на расплющенные мозги. В неопохмеленные головы народа назойливо лезли самые невеселые мысли и риторические вопросы. Один из них был закавыкой из закавык: как могло случиться, что великая страна (так она, по крайней мере, сама о себе думала) вновь путем прямого волеизъявления выбрала в управители нелюбимого ею человека, да к тому же отягощенного целым букетом комплексов?

Вопрос этот висел в воздухе и беззаботно побалтывал ножками, ибо ответить на него никто не мог. Выбрала страна — и все тут! Закон соблюден, поворотов вспять не бывает, одним словом — полное демо! Слегка струхнувшие от возможных перемен новые хозяева страны облегченно вздохнули и плотнее уселись на привычных шестках у давно поделенных кормушек. Старые бесцветные времена Леонида Ильича, усугубленные нищетой и абсурдными перекосами власти, зловеще замаячили на ближайших подступах. Взлет Плавского на вершину политического Олимпа, пропахшего перегаром, казнокрадством, импичментом и шунтированием, был единственной неожиданной надеждой для, казалось, уже в очередной раз махнувшей на себя рукой России.