Книга Дьявол в Белом городе. История серийного маньяка Холмса - Эрик Ларсон

Задержка строительных работ на всех отведенных земельных участках особенно тревожила Олмстеда. Когда отставали подрядчики, выполнение работ под его началом тоже задерживалось. Помимо этого, страдали и уже завершенные ландшафтные работы. Рабочие затаптывали его насаждения и разрушали его дороги. Именно это как раз и происходило со зданием правительства Соединенных Штатов. «Повсюду вокруг него, – докладывал Рудольф Ульрик, его представитель, наблюдавший за выполнением ландшафтных работ, – необходимые материалы разного рода и назначения были свалены в кучи и раскиданы в таком беспорядке, что только постоянное и настойчивое давление на ответственных исполнителей строительных работ помогло обеспечить некоторое продвижение строительства, да и то лишь в самом начале; а затем, даже если положительная динамика строительства сохранялась, усилий к тому, чтобы сделать ее постоянной, практически не прилагалось. То, что было завершено сегодня, разрушалось завтра».

Задержки и порча того, что уже было сделано, злили Олмстеда, но были и другие дела, которые буквально приводили его в уныние. Ему казалось невероятным, что после его резкого протеста Бернэм все еще рассматривает возможность использования судов на паровой тяге в качестве приемлемого варианта перевозки посетителей выставки. И никто, казалось ему, не разделял его твердой убежденности в том, что Лесистый остров должен оставаться свободным от каких-либо строений.

Остров постоянно подвергался атакам, вызывающим у Олмстеда злобу, поскольку все намерения клиентов сводились к одному – к изменению разработанного им ландшафта. Всем хотелось отхватить для себя кусок острова. Первым изъявил подобное желание Теодор Томас, дирижер Чикагского симфонического оркестра, который разглядел в острове идеальное место, причем единственное место, подходящее для музыкального зала, достойного Всемирной выставки. Олмстед на это не пошел. Следующим был Теодор Рузвельт, глава Комиссии по гражданской службе Соединенных Штатов [139], и к тому же пробивной, как танк. Остров, упорно настаивал он, является самым подходящим местом для размещения охотничьего лагеря, как выставочного экспоната его клуба «Бун и Крокетт» [140]. Неудивительно, особенно если принять во внимание связи и влияние Рузвельта в Вашингтоне, что политики из состава Национальной комиссии выставки горячо одобрили этот план. Бернэм, отчасти ради того, чтобы сохранить мир, также уговаривал Олмстеда согласиться с ним. «Вы же не будете возражать, если он разместится на северной оконечности острова и будет больше чем наполовину скрыт за деревьями? Он сойдет за выставочный экспонат, к тому же его смогут увидеть только те, кто будет на острове, а с берега он будет невидим».

Но Олмстед все равно возражал. Он согласился на то, чтобы выделить Рузвельту место на одном из небольших островов, но разрешил ему установить только «несколько палаток, доставить туда нескольких лошадей, оборудовать место для костра и т. д.». Позднее он разрешил установить на острове также и небольшой охотничий домик.

Затем наступила очередь правительства Соединенных Штатов, которое искало на острове место для индийской выставки. Профессор Патнам, главный эксперт выставки по этнологии, увидел на острове идеальное место для размещения нескольких экзотических деревень. Свои виды на этот остров также имело и правительство Японии. «Они предложили выставку внутренней части своих храмов, и как это уже стало привычным, им потребовалось место именно на этом Лесистом острове», – писал Бернэм в феврале 1892 года. Бернэму тогда казалось почти наверняка, что кто-нибудь все-таки оккупирует этот остров. И само место, и его окружение были слишком соблазнительны. Бернэм уговаривал Олмстеда принять предложение японцев. «Без сомнения, то, что они хотят установить на острове, соответствует этому месту, и я не вижу, что это в какой-либо степени уменьшает те его ландшафтные особенности, о которых вы так заботитесь. Они предлагают установить на нем наиболее утонченные и прекрасные вещи, которые хотят оставить там после закрытия выставки в качестве дара городу Чикаго».

Опасаясь чего-либо более худшего, Олмстед согласился.

То, что он хоть как-то отстоял остров, не подняло его настроения, поскольку он узнал о еще одной атаке на его любимый Центральный парк. По подстрекательству небольшой группы состоятельных ньюйоркцев законодательный орган штата тайно, не привлекая общего внимания, принял закон, разрешающий строительство «спидвея» [141] на восточной стороне парка – чтобы богачи могли состязаться в скорости своих экипажей. Общественность отреагировала на это с возмущением. Олмстед тоже принял участие в разгоревшемся скандале, написав письмо, в котором называл постройку запланированной дороги «неразумным, несправедливым и аморальным действием». Законодатели отступили.

Бессонница и боль в сочетании с непомерной рабочей нагрузкой и постоянным нервным напряжением – все это вместе подорвало его дух, и еще перед концом марта он почувствовал себя на грани физического и эмоционального срыва. Казалось, он снова погружается в депрессию, которая периодически преследовала его в течение всей взрослой жизни. «Когда Олмстед хандрит, – писал один из его друзей, – логичность его уныния сокрушительна и ужасна».

Сам Олмстед, однако, был уверен, что ему нужен лишь хороший отдых. Придерживаясь терапевтических правил того времени, он решил поехать лечиться в Европу, где окружающие пейзажи также поспособствуют обогащению запаса зрительных образов. Он планировал посетить как можно больше открытых садов и парков прежней Парижской выставки.

Своего старшего сына, Джона, он назначил управляющим бруклинского отделения, а Гарри Кодмэна оставил в Чикаго руководить работами, связанными со Всемирной выставкой. В последнюю минуту он решил взять с собой двух детей, Марион и Рика, и вдобавок к ним еще и Фила Кодмэна, младшего брата Гарри. Для Марион и мальчиков это путешествие обещало быть сказочным, но для самого Олмстеда оно стало более чем мрачным.

Они отплыли в субботу, 12 апреля 1892 года, и прибыли в Ливерпуль, накрытый шквалом снега и града.

* * *

В Чикаго Сол Блум получил телеграмму из Парижа, которая его напугала. Он дважды прочел ее, чтобы убедиться в том, что правильно понял то, что в ней было сказано. Его алжирцы, десятки алжирцев вместе со своими животными и со всем скарбом, уже находятся в море и плывут к берегам Америки – хотя до открытия выставки оставался еще целый год.