Книга Дьявол в Белом городе. История серийного маньяка Холмса - Эрик Ларсон

Но тогда она не придала значения его советам.

* * *

1 мая 1892 года врач М. Б. Лоренс с женой переехали в пятикомнатную квартиру в здании Холмса. Они часто виделись с Эмелиной, хотя она все еще продолжала жить в том же расположенном неподалеку пансионе, а не в здании Холмса.

«Она была одной из самых прелестных и самых приятных женщин, которых я когда-либо встречал, – говорил доктор Лоренс, – мы с женой часто и много размышляли о ней. Мы виделись с ней каждый день, и она часто забегала к нам на несколько минут, чтобы пообщаться с миссис Лоренс». Супруги Лоренс часто видели Эмелину в обществе Холмса. «Довольно быстро, – вспоминал мистер Лоренс, – я понял, что отношения между мисс Сигранд и мистером Холмсом были не совсем те, какие обычно бывают между работником и работодателем, но мы чувствовали, что ее надо было скорее жалеть, нежели упрекать».

Эмелина была до безумия влюблена в Холмса. Она любила его за проявляемые к ней теплоту и заботу, за его невозмутимое спокойствие и за его чарующее обаяние. Никогда еще она не встречала подобных мужчин. К тому же он был еще и сыном английского лорда – этот факт он доверительно сообщил ей под строжайшим секретом. Она не должна была никому говорить об этом, и вынужденное молчание хотя и не давало ей в полной мере получать удовольствие от этого знания, зато делало его чем-то похожим на великую тайну. Она, разумеется, делилась этим секретом с друзьями, но, конечно же, только после того, как они давали ей клятву, что не расскажут об этом никому на свете. У Эмили заявление Холмса, что он является наследником лорда, не вызывало никаких сомнений. Само имя Холмс было чисто английским – чтобы понять это, нужно просто прочесть необычайно популярные рассказы сэра Артура Конан-Дойла. И принадлежность к английскому роду делает понятным необыкновенный шарм и изысканные манеры Холмса, столь необычные в жестоком, крикливом Чикаго.

* * *

У Эмелины был мягкий и общительный характер. Она часто писала письма своей семье в Лафайет, штат Индиана, и друзьям, которых приобрела, когда работала в Дуайте. С людьми она сходилась легко. Она все еще продолжала периодически обедать вместе с управляющей пансионом, в котором она остановилась, впервые оказавшись в Чикаго, и считала эту женщину своей ближайшей подругой.

В октябре ее троюродный брат с женой, доктор Сигранд и миссис Б. Дж. Сигранд, приехали к ней в гости. Доктор Сигранд, стоматолог, клиника которого находилась на пересечении Северной и Милуоки-авеню в Ближнем Норт-Сайде [138], обратился к Эмелине потому, что работал над историей семьи Сигранд. Никогда прежде друг с другом они не встречались. «Я был очарован ее приятными манерами и острым умом, – говорил доктор Сигранд. – Внешне она была прекрасной женщиной: высокой, хорошо сложенной, с необычайно густыми волосами цвета льна». В этот приезд доктор Сигранд и его жена не познакомились с Холмсом и до этого никогда не встречались с ним лицом к лицу, но они слышали восторженные рассказы Эмелины о его шарме, великодушии и деловой хватке. Эмили провела своих родственников по всему зданию Холмса и рассказала им о том, какие усилия он предпринимает для того, чтобы преобразовать его в отель для посетителей выставки. Она рассказала и о том, как эстакада, которая строится над Тридцать шестой улицей, доставит посетителей выставки прямо в Джексон-парк. Ни у кого не было сомнений в том, что к лету 1893 года армии гостей нагрянут в Энглвуд. И Эмелина считала успех просто неизбежным.

Энтузиазм Эмелины был как бы частью ее шарма. Она была без памяти влюблена в своего молодого врача, да и не только в него, а и во все его дела. Но доктор Сигранд не разделял ее радужных надежд, связанных со зданием и его перспективами на будущее. Для него оно выглядело мрачным и совершенно не гармонирующим с окружающими строениями. Каждый построенный в Энглвуде дом казался наэлектризованным энергией приближающихся перемен, связанных не только с выставкой, но и с грандиозным будущим, которое наступит после ее окончания и будет продолжаться бесконечно долго. Всего в двух кварталах от Тридцать шестой улицы выросло огромное здание, архитектура которого была тщательно продумана, а в отделке фасадов использованы материалы различных фактур и цветов. Дальше по этой улице возвышалось здание оперного театра Тиммермана, а к нему почти примыкал отель «Нью Джульен», владельцы которого изрядно потратились на отличные материалы и иностранных мастеров. В сравнении со всем этим здание Холмса выглядело мертвым пространством, подобно углу в комнате, куда не проникает свет газового светильника. Совершенно ясно, что Холмс не советовался ни с одним архитектором, по крайней мере с таким, который хоть что-то соображает. Коридоры в его здании были темными, и в них выходило слишком много дверей. Столярные работы были выполнены небрежно и из дешевых пород дерева. Переходы располагались под какими-то странными углами по отношению друг к другу.

Однако Эмелина, казалось, была очарована тем, что сделал Холмс. Доктор Сигранд должен был быть абсолютно холодным и бесчувственным человеком, чтобы не понять ее сентиментального, наивного восхищения. Позднее он, без сомнения, жалел, что не поговорил с ней тогда более откровенно и не прислушался к шепоту, звучавшему в его голове и предупреждающему, что неправильность этой постройки и несоответствие между ее истинным видом и тем, как Эмелина видит ее, уже говорит о многом. Но ведь Эмелина была влюблена. А он был не в том положении, чтобы наносить ей сердечные раны. Она была молодой и охваченной восторгом, ее радость действовала заразительно, особенно на доктора Сигранда, стоматолога, который изо дня в день видел так мало радости – ведь часто он своими действиями вызывал слезы даже у взрослых мужчин, не раз доказавших свою храбрость.

Вскоре после визита супругов Сиграндов Холмс сделал Эмелине предложение, которое она приняла. Он обещал ей медовый месяц в Европе, во время которого они нанесут визит его отцу, лорду.

День Посвящения

Зубы Олмстеда нестерпимо болели, в ушах стоял страшный шум, спать он не мог, хотя первые месяцы 1892 года работал с таким напряжением, которое вряд ли выдержал бы и человек втрое моложе его. Он мотался на ночных поездах между Чикаго, Эшвиллом, Ноксвиллом, Луисвиллом и Рочестером, и боль в ноге еще больше ухудшала его самочувствие. В Чикаго, несмотря на непрестанные усилия его молодого представителя Гарри Кодмэна, работы сильно отставали от графика, и задач, которые необходимо было решить, с каждым днем становилось все больше. Первый важный этап – Посвящение, – назначенный на 21 октября 1892 года, казался угрожающе близким и был бы еще более угрожающим, если бы руководство не перенесло первоначально назначенную дату, 12 октября, для того, чтобы дать возможность Нью-Йорку провести у себя празднование в честь Колумба. Помня о потоках клеветы, которые Нью-Йорк прежде изливал на Чикаго, такая отсрочка выглядела явным актом оказания поразительной милости.