Книга Космонавт №34. От лучины до пришельцев - Георгий Гречко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Фамилия наша не самая распространенная, но, тем не менее, у меня был знаменитый однофамилец – маршал Советского Союза, министр обороны Андрей Антонович Гречко. Когда-то он яростно выступал против идеи Королева готовить гражданских космонавтов. То есть мог перекрыть мне путь в космонавтику. Но после первого полета я на его поздравления ответил телеграммой: «Рад, что не посрамил фамилию Гречко!».
Над моим однофамильцем тоже шутили. Он начинал в кавалерии, любил галифе и сапоги. Когда он сделал обязательным ношение сапог в авиации, летчики, которые не были в восторге от такой обуви, говорили: «Ничего! Пережили кукурузу, переживем и Гречку!» Намекали на фаната кукурузы Н. С. Хрущева, который, как известно, приказывал резать самолеты на металлолом.
Если говорить интегрально, на Земле есть такую пищу нельзя, ею можно только закусывать. В невесомости, если положить еду на стол – она улетит. Вся еда была типа каши. Пюре сухое, добавишь воды, размешаешь, съешь. Вода течет из крана. Нажимаешь кнопку, пьешь. Если упустишь воду – она или пленкой растечется по лицу, или соберется шаром и поплывет. Надо ее догнать и выпить.
Из нашего космического рациона мне нравились цукаты. Содержимое туб ел, просто чтобы выжить. Правда, врачи уверяли, что баланс белков, жиров и углеводов в норме и пища должна быть вкусной. Насчет состава не проверял, а что касается вкуса – мягко говоря, не очень. Когда выжимаешь еду из туб, на которых написано «суп», «щи», «рассольник», то с удивлением убеждаешься: несмотря на «вывеску», вкус-то один! А вид… Пища, согласитесь, должна быть аппетитной на вид. Но когда смотришь на то, что выжимаешь из тубы, такое впечатление, что это уже один раз ели.
Был настоящий шоколад, тугоплавкий, который действительно таял во рту, а не в руках. Был еще чернослив с орехами – очень калорийный. Когда понимал, что день будет тяжелым, всегда клал в карман чернослив и шоколад для восстановления сил.
Дома я люблю грибной суп, очень любил мамины котлеты. Да я и сам умею готовить. Берешь пачку пельменей, бросаешь их в кипящую воду. И самое главное – не забыть посолить. Еще один рецепт: положить яйцо в воду, девять раз прочитать «Отче наш». Яйцо получится «в мешочке». В космосе эти радости исключены.
Правда, ко второму моему полету появились фруктовые палочки из айвы и яблок – они оказались еще вкуснее, чем цукаты. Цукаты во рту слюной размачивать надо, а палочки можно есть сразу. Хлеб в форме маленьких буханочек был очень невкусный, хоть и назывался «бородинский», «рижский» и т. п. Гораздо приятнее есть хлеб размером с обычную буханку. Но расфасовка в «маленькие буханочки» связана с тем, что в космосе нельзя ничего откусывать. Надо сразу положить в рот, иначе во все стороны полетят крошки. И если они ночью попадут в дыхательное горло, можно не проснуться.
В последнем моем полете уже ни туб, ни консервных баночек не было. Им на смену пришли сублимированные продукты, которые востанавливались горячей водой. Это было в 1985-м году. Такие продукты и вкуснее, и легче в доставке.
Кстати, вкусовые ощущения в невесомости меняются – и, например, охлажденные соки пить было неприятно. Мы подогревали соки в печке – черносмородиновый, виноградный, яблочный. Когда к нам с посещениями прилетали экспедиции, они поначалу смотрели на нас, как на сумасшедших. Но через несколько дней и сами следовали нашему примеру.
Когда мы с Романенко были на орбите, к нам на стыковку шел первый грузовой корабль «Прогресс». Нам обещали прислать что-то вкусненькое.
А мы истосковались по вкусной некосмической земной еде. Перебирали в памяти шашлыки, экзотические фрукты, французские блюда, украинский борщ. А в результате попросили черного хлеба и луковицу. И эту луковицу ели, как яблоко.
Я усов не ношу. Но когда мы готовились к советско-индийскому полету на станцию Салют-7, так совпало, что в моем экипаже и командир Толя Березовой, и индус Равиш Мальхотра были усатые. Ну, я взял и тоже отрастил усы, чтобы один экипаж был полностью усатый, а другой (который готовился параллельно с нами!) полностью безусый. В итоге третьего апреля 1984 года полетели безусые – Юрий Малышев, Геннадий Стрекалов и индус Ракеш Шарма. А мы оказались сами с усами.
Когда космонавтов готовят к полету, среди множества тренировок есть и специальная морская. Проводится она в открытом море и имитирует ситуацию приземления экипажа на поверхность воды.
Космонавтов в скафандрах, обычно троих, сажают в спускаемый аппарат, т. е. в маленькую закрытую капсулу. Там, скафандры нужно снять, надеть специальные водные герметичные костюмы. При всем при этом на капсуле стоят несколько дюжих моряков, которые изо всех сил стараются ее как можно сильнее раскачивать, имитируя качку. Затем нужно выбраться из спускаемого аппарата на поверхность воды, зажечь сигнальный огонь и запустить сигнальную ракету. А когда прилетит спасательный вертолет, подняться на борт.
Наш экипаж в тот раз состоял из троих космонавтов, причем один из нас был индус. Все идет по плану, мы снимаем скафандры и вдруг видим, как наш индус побледнел, потом зеленеет… В общем, парня мутит и вот-вот его вырвет. А в маленькой капсуле теснота неимоверная и ужасно душно. Мы с партнером пытаемся вспомнить, что нужно делать в таких ситуациях. Индус по-своему пытается справиться: глубоко дышит – не помогает. Сделал какие-то специальные упражнения – тоже не легче.
Тогда я вдруг начинаю громко орать какую-то песню, мой партнер поддерживает. Индус тоже подпевает, постепенно розовеет, приходит в себя.
Но позже, в кабинете у начальства, нам пришлось еще хуже, чем в капсуле. В ней ведь были установлены очень чувствительные микрофоны, с которых все звуки передаются на корабль. Даже шепот слышно отлично. Так что можете себе представить, что творилось на корабле во время нашего громкого «пения».
Я был ленинградским мальчиком, сугубо городским, хотя и прожил два военных года в деревне. Вокруг асфальт, гранитные набережные, рельсы, звон трамваев, рев моторов. Я любил эту «музыку». Когда отец вывозил меня на дачу, я там изнывал от тоски. На уроке ботаники все эти пестики-тычинки меня изводили. Но только когда что-то теряешь, тогда начинаешь ценить по-настоящему. В космосе теряешь природу. Вот говорят: космическая тишина. Да нет там никакой тишины. Там работают моторы, щелкает телеметрия, вентиляторы подвывают. Наоборот, надо уши защищать от шума. А зелени нет, реки нет, природы нет. И когда я выращивал в Космосе горох, вдруг поймал себя на том, что я к этим росткам гороха прилетаю, как в рощу, просто полюбоваться. Когда вернулся на Землю, понял, как это прекрасно – лес, поле, озеро.
Журналисты мне все время намекают, что при отборе в космонавты большую роль играла «гагаринская улыбка». Когда я улыбаюсь? Когда вижу прекрасную картину, читаю какую-то добрую книжку, вижу улыбку ребенка, узнаю о каком-то благородном поступке, я, улыбаюсь. А улыбаться без причины – первый признак сами знаете чего. Я еще не дошел до этого.
