Книга Казаки на персидском фронте (1915–1918) - Алексей Емельянов

Официальная церковь придавила суфизм, и только в середине девятнадцатого века человеческий дух, рвущийся на свободу, найдя новые формы веры, облекся вновь в одежды суффизма.

Однако шиизм – господствующая религия. Народные массы не знают философии религии. Им чужда ненужная мудрость теории. Народ живет верой. Он боготворит Имама Али, считая его выше самого Магомета.

* * *

Много народов находилось под властью Древней Персии. В общем, и правители ее, и персидский народ терпимо относились к чужим религиям. Воинствующая мусульманская официальная церковь жестоко боролась с инаковерующими. Приверженцы старой веры предков – поклонники учения Зороастры – не избегли этой участи. Преследование парсов, или, как их называют в Персии, гебров, началось еще в восьмом веке, после падения династии Сассанидов. Мусульманский фанатизм, недавно проникший в Иран, еще не окрепший, был, однако, жесток к старой религии. Преследуемые эмигрировали в Индию, где и нашли истинное гостеприимство. Новая земля стала вторым отечеством. Честные и трудолюбивые беглецы свободно исповедовали веру, учились, богатели. В современной Индии среди парсов много знатных и культурных людей, являющихся украшением страны, некогда приютившей их предков. Не то в Персии. Шиизм притесняет гебров. Их осталось немного. Не более десяти тысяч. Религия современных парсов – видоизмененная религия Зороастры. Источник мудрости веры – из священной книги Авесты. В религии преобладают черты монотеизма. Верховное Существо – невидимая реальность. Стихии природы – огонь, воздух, вода и земля – лишь идеальные символы вечного света Верховного Божества. Отсюда у парсов культ огня и других стихий. Религиозная мораль основывается на трех положениях: «Добрые мысли, добрые слова, добрые дела». Только полное осуществление этих трех заповедей может возвысить человека в земной и будущей жизни. Каждый парс должен начать жизнь в унижении. Оттого и роды у парсов происходят во дворе. На седьмой день от рождения астролог составляет для ребенка гороскоп, который хранится в семейном архиве. До семи лет ребенок грешить не может. Если он умирает в этом возрасте, то его душа попадает к Богу. В рай. По достижении мальчиком семи лет над ним совершается особый обряд: омовение коровьей мочой и опоясывание «поясом веры». Пояс веры состоит из 72 сплетенных нитей и носится всю жизнь в трех шнурках – символах трех великих заповедей жизни. Семьдесят две нити пояса соответствуют количеству мудрых глав Ясны, одной из книг священной Авесты. После опоясания поясом веры наступает для человека нравственная ответственность за «мысли, слова и дела». Гебры поклоняются солнцу – вечному источнику живой огненной силы. Они боготворят огонь. Чтобы погасить, не дуют на него ртом. Чтобы не осквернить нечистым дыханием. Машут рукавом – пока огонь не погаснет.

* * *

– Поедем в «башню молчания»!

– ?!..

– На кладбище огнепоклонников. Парсы называют так свое кладбище. Недалеко.

– А куда ехать?

– Здесь недалеко. Поездом с полчаса, не больше.

– Как поездом? По железной дороге?

– Ну да, по железной дороге. Верст тридцать.

– А я думал, что кроме Тавризской, в Персии больше железных дорог нет!

– Да, Вы правы, кроме этих, других нет. А Рештская, Вы забыли? Ха, ха, ведь верст восемь!

Разговор происходил в Тегеране, в доме гостеприимного А.И. Григорьянца.

Наш хозяин – учитель, коммерсант, переводчик – на все руки. Милейший человек. Добрый и отзывчивый, он помогал нам всем, чем мог. Привязался к Земскому союзу и к нам.

В пути, в чужом и грязном персидском доме в Менджиле, умирал Григорьянц от холеры. Земцы подобрали неизвестного, принесли в госпиталь и отходили больного. Григорьянц сказал:

– Вы спасли мне жизнь, разрешите мне помогать вам. Все, что у меня есть, в вашем распоряжении.

Два года бескорыстно служил Александр Иосифович делу милосердия, разделяя наши печали и редкую радость на фронте. Мы подружились. Теперь в гостях у него. Он показывает нам Тегеран. Загородную поездку решили на завтра.

Маленький поезд с игрушечным паровозом и вагончиками в полчаса домчал нас до места, откуда нужно было подняться в горы на кладбище огнепоклонников пешком. В вагончиках, как в клетках, мужчины сидели отдельно, женщины – отдельно. Еще с поезда нам указали в горах белую круглую башню. Это и было кладбище. Горы здесь небольшие, но красочные. Общий тон – желтый, почти оранжевый. Белая башня в горах выделялась резким белым полукругом. Поднимались медленно и с трудом. На дороге было много камней и щебня; идти было неудобно. «Башня молчания» росла на наших глазах, и было уже видно, что это не башня, а широкое свернутое кольцо. Оно расположено на крутом склоне, а потому, если подняться по склону, на несколько десятков шагов выше, то хорошо видно все пространство внутри каменного кольца. Стены его очень толстые, массивные, и только в одном месте, у входа, – полые. Двор разделен на клетки, отгороженные одна от другой камнями. В каждой такой клетке лежал труп человека или остатки его.

Тела были в согнутом положении; при погребении их оставили полусидящими, обращенными лицами вверх.

Вероятно, так нужно по ритуалу. Покойники были погребены одетыми. В некоторых клетках остались лишь клочья этих одежд. Солнце жгло эти трупы медленным огнем. Ветер разметал их одежды. И птицы питались мясом покойников…

Нас прервал Александр Иосифович:

– Персы говорят, сожжение тела или зарывание его в землю оскверняет огонь и воду. Смотрите, вот остатки пиршества!

Он указал на разбросанные кругом кости. Они валялись в нескольких местах: рядом с костями мы видели обрывки материи, тряпки, клочья желтоватой ткани от аба…

Кто-то из дам сорвал цветок. Почва была каменистая, однако и здесь была жизнь… Цветы росли редко и были они огромно-желтые, жирные. Я не знаю, как называются эти цветы. Я люблю цветы, но всегда мне жалко их рвать. Я люблю смотреть на них, когда они живут, растут в земле. А здесь в первый раз в жизни мне было неприятно смотреть на них…

Мы уже далеко отошли от кладбища огнепоклонников. Я погрузился в какие-то думы, как вдруг услыхал голос идущего впереди меня А.И. Он продолжал кому-то объяснять:

– Конечно, птицы растаскивают мало костей. Все остается на кладбище. Потом, когда солнце и ветер сделают свое дело, кости собирают из всех этих клеток и складывают в ямы, – огромную пропасть невдалеке от кладбища.

Ветер рвал его слова, и далее я уже услыхал:

– В доме у такого огнепоклонника, в камине, не угасает огонь… горит вечно…

Его собеседник небрежно бросил:

– А что ж, это все же лучше, чем быть закопанным в землю.

Я вспомнил старинный афоризм о живой собаке и мертвом льве.

Обратно ехать в поезде не хотелось. Пошли пешком. Прогулка была изрядная, но мы были вознаграждены красивыми видами, воздухом и вечерним очарованием окрестностей Тегерана. Солнце было на закате. Огромный красный шар медленно спускался к горам, и невидимые лучи его уже золотили вершины гор, а небо, вечно синее небо Персии, было безоблачно.