Книга Город Лестниц - Роберт Джексон Беннетт

– За вашей квартирой следили, – говорит Шара. – Они следили за вашими передвижениями, за всем, что вы делали. Даже после того, как вы выполнили данное вам задание.

– Ирина! Иди к нам! Что ты с ней разговариваешь, иди сюда!

– Я бы не советовала вам идти с ними, Ирина. Я не знаю, по какой причине они явились сюда, но их забота не кажется мне искренней.

Ирина завороженно смотрит на Уиклова, который зверски трясет решетку ворот. Мулагеш приказывает немедленно прекратить это, но тот продолжает истошно орать:

– Ирина, они хотят тебе зла! Они замышляют! Против тебя и Мирграда! Не слушай эту глупую бабу!

– Ирина. Я очень прошу. Я не советую вам идти туда, – напирает Шара. – Люди, которые стоят за всем этим, крайне опасны. Вы это прекрасно знаете.

– Но Отец Города никогда бы…

– Я тебя слышу! – верещит Уиклов – кстати, врет. – Я все слышу! Слышу, как ты уговариваешь эту несчастную женщину отказаться от своих прав гражданки Мирграда! Не слушай ее, Ирина!

– Ирина, – повторяет Шара. – Подумайте. Подумайте сами.

Но Уиклов продолжает вопить:

– Она – не твоей расы! Она не из твоего народа! Она не священного рода, как я и ты, как все твои братья и сестры! Их законы запрещают нам говорить это, но ты в сердце своем знаешь – это правда!

Ирина поднимает взгляд на Шару, и та понимает: все.

– П-простите, но я… я не могу иначе, – шепчет она.

И идет через двор к воротам.

Уиклов снова трясет решетку, гаркает на Мулагеш, требуя открыть. Мулагеш смотрит на Шару. Шара лихорадочно пытается что-нибудь придумать, как-то это предотвратить… но ничего не приходит в голову. Мулагеш сухо кивает. Лицо у нее – мрачней некуда. Механизм ворот приходит в действие, колесики и шестеренки крутятся и звякают, и решетка медленно отъезжает в сторону.

Проходят годы, бьются волны,Душа заглядывает за утесы,На руках твоих кровь и соленая вода,Ветер поет в соснах, закрой глаза.Мы – клинок на ветру,Уголь в снегу,Тень под волной,И мы помним.Мы помним дни в море, золотую реку,Дни храбрых походов, сокровища несчетные.Они назвали нас варварами,Но мы знали, что жили в мире.А вражду мы узнали тоже,Она пришла незваной гостьей,И надолго поселилась у нас,Но короли изгнали ее.Из окна смотрело острое копье,Рвалось пламя факелов,Ползло по стропилам, по крыше,В ночи кричали – никто не ответил.И так мы лишились его, и семьи его больше нет.Нашей семьи мы лишились, ибо нет у нас короля.Он ушел неоплаканный.Похитили тело славного Харквальда,Бросили его в волны, на поживу морским тварям,Скормили его рыбам, что питают наших детей.Красные дни пришли, темные дни,Время пиратов и беззакония,Бесконечной войны.Берега наши пусты, а могилы полны.Мы помним о нем. Мы помним о его семье,И сына его помним, хоть он и исчез.Мы помним юного ДаувкиндаИ знаем: когда-нибудьОн вернетсяИ спасет нас от нас самих.

Народная дрейлингская песня. 1700 г.

То, что написано в хрониках

Шара стоит и смотрит, как уходят от ворот люди. Мулагеш и Сигруд осторожно подходят к ней.

– М-да, – вздыхает Мулагеш. – Как-то не слишком хорошо оно обернулось…

Шара с этим полностью согласна. По правде говоря, в последние тридцать шесть часов дела шли не слишком хорошо. А если быть совсем честной, то следовало признать: дела шли безобразно плохо.

Итак, ситуация: реставрационисты знают о существовании Запретного Склада. Хуже того, они, похоже, разнюхали, что на Складе хранится некий артефакт, который им до зарезу нужен. Остается вопрос: они уже проникли в Склад? И если проникли, то начали использовать нужный предмет? Что, если именно по этой причине Шара сумела вступить в контакт с Божеством?

И вот еще какой вопрос, даже позаковыристее: а зачем им убивать Панъюя, после того как они получили от него нужные сведения? Они же не могли не знать, что расследовать убийство приедут «плохие ребята».

Шара трет глаза. И тихонько рычит от отчаяния.

Питри смущенно покашливает.

– Вы… как? В порядке?

– Нет, – еле слышно отвечает Шара. – Не в порядке.

– Вам что-нибудь принести?

Указательным и большим пальцами Шара сильно сдавливает перемычку кожи между пальцами другой ладони. Тупая боль пробивается сквозь скрежет льдин, заполонивших усталый мозг.

Что ж. Другого выхода нет.

– Мне нужен, – говорит она, – нож.

– Что? – удивляется Питри.

– Да, нож. Поострее.

– Ой, – пугается он.

– И железная сковородка.

Мулагеш изумленно наклоняет голову:

– Что?

– А еще две луковицы, петрушка, соль, перец, паприка, три фунта козлятины. Ну и все пока.

Сигруд со стоном закрывает лицо руками. Шара подчеркнуто не обращает на него внимания и направляется обратно в здание.

– Пошли, – говорит она, приглашая их за собой.

– Что?! – вопрошает Мулагеш. – Что происходит, мать вашу?

Сигруд что-то ворчит себе под нос, а потом неохотно поясняет:

– Она всегда, когда злится сильно, готовит.

Шара останавливается и, не оборачиваясь, упирается пальцем в Сигруда:

– Твои агенты еще в деле?

– Естественно, – пожимает плечами Сигруд.

– Тогда пусть проследят за Торской и Уикловым. И докладывают каждый час.

– А почему бы тебе не поручить это мне? – еще больше удивляется Сигруд.

– Ты мне нужен здесь, – отвечает Шара. И добавляет, широко шагая по коридору: – Нам надо тут кое с чем разобраться.

– С чем это? – настораживается Мулагеш.

– С кое-чем мертвым, – отвечает Шара. – Или с тем, что должно было умереть, но не умерло.

* * *

Как хорошо, наверное, быть ножом: всегда идти по пути наименьшего сопротивления, инстинктивно находить слабые места, рассекать сухожилия, кожу и шелуху так же легко, как травинка воду потока. Нож соскальзывает и скользит, съезжает и скатывается, оставляя на доске крохотные завитки апельсиновой и лимонной кожуры, дынные шкурки – они похожи на кучу свернувшихся лент тикерного аппарата. Плоть нож пилит медленно, разрезая вены и мышцы, сухожилия и хрящи, измельчает куски козлятины так, что они более не похожи на часть тела живого существа.